Если Хайме немного повезет, то везение Ортеги скоро закончится, и на место второго пилота назначат кого-то более молодого и искренне верующего. Дряхлому старичью не место на святой войне.
Металлическая сходня с грохотом обрушилась на берег, и капитан 4-й роты Эмброуз Темплтон, пошатываясь, выбрался из лодки. Все ещё не отойдя от морской круговерти, он стоял на рампе и моргал, пытаясь разобраться в хаосе, творившемся на берегу. Искал подходящие слова…
Слепой и связанный, с сердцем разбитым, безглазо танцую симфонию скорби.
Эти слова Темплтон записал окровавленными руками на полях смерти у Ефсиманских Водопадов, лихорадочно заполняя неразборчивыми каракулями записную книжку. Капитан переносил ужас на страницы, чтобы тот не поглотил его рассудок. Под своим расфуфыренным мундиром Эмброуз был обычным пожилым человеком, лысеющим и с землистым лицом, но под этой серостью вечно бунтовали беспокойные слова. До восстаний на Провидении Темплтон усердно изучал историю военного искусства, перебирал стратегии прошлого, чтобы дополнить ими тактики будущего. Привычка к дисциплине сослужила ему хорошую службу во время конфликта, и ученый стал хорошим офицером, а хороший офицер со временем стал неплохим поэтом. После Ефсимании капитан увидел в материальных потерях на войне материал для своего эпического труда, «Гимна воронью».
Хищные падальщики кружат крикливо, бездну потерь людских созерцая…
Лейтенант Тон споткнулся, выходя из лодки, поскользнулся и толкнул Эмброуза так, что оба конфедерата рухнули на полосу прилива. Вытянув руки перед собой, капитан почувствовал, как они погружаются во что-то мягкое и непрочное. Странный объект лопнул, разбрызгивая во все стороны зловонную жидкость. Задыхаясь и отплевываясь, Темплтон обнаружил, что стоит над мясистым скоплением грибков, с виду напоминающим грубую пародию на человека. А затем арканец увидел тусклые глаза, которые смотрели на него с раздутого фиолетового лица… Челюсти, раздвинутые проросшим изнутри корявым грибом с широкой шляпкой… Поблескивающие именные жетоны, вросшие в распухшую шею. Каким-то маленьким чудом Эмброуз не потерял очки и даже смог разобрать фамилию грибковой колонии: «Фалмер, К.А., капрал». Недоуменно сощурившись, он попытался осознать положение, замер в поисках метафоры…
…Словно горькие цветы пограничья, в смерти они разрастутся, и плоды их поглотят тех, кто задержится у порога…
Мгновение спустя кожа Фалмера задрожала, пошла рябью, и что-то принялось щипать Темплтона за ладони, остававшиеся внутри грудной клетки капрала. Рядом завопил Тон, так, что Эмброуз почувствовал отголосок этого звука, растущий в нем самом. Капитан понял, что, если выпустить крик на волю, он будет длиться вечно, поэтому попытался заглушить эхо новыми…
…словами, что поймают, и похоронят, и отвергнут все грехи…
— Вставай, товарищ капитан Наживка! — гортанно рявкнул кто-то с тем же акцентом, что и моряки на линкоре. Летийцы, вспомнил начинающий паниковать Темплтон.
Говоривший схватил арканца за воротник и вздернул на ноги; ладони капитана вырвались из трупа вместе со струей ихора, забрызгавшего ему очки. Эмброуз попытался вытереть слизь, но незнакомец ударил офицера по рукам и тут же принялся усердно очищать его одежду. Через жидкую пелену на стеклах Темплтон видел, как с рукавов осыпаются десятки паразитов размером с монету. Эти создания, состоявшие из одних только панцирей, клешней и шипастых отростков, напоминали помесь краба с медузой. Некоторые упрямо цеплялись за кожу капитана, пытаясь вгрызться в плоть, но его спаситель оторвал гадов с эффективностью, явно приобретенной на практике.
— Мертвые, они полны шкрабов, — грубо хохотнул летиец. — Почти всегда только кусают, но нехорошо кровоточить в дохлом мясе!
На заднем плане в это время звучали проклятия бойцов Темплтона, высаживавшихся на берег. Лейтенант Тон по-прежнему кричал, словно помешанный, а сержант Бреннан орал, чтобы тот стоял смирно. Вокс-оператор Лабин молился в ритме стаккато, не делая пауз на вдохи. Кроме знакомых голосов, Эмброуз слышал отдаленные крики и вопли, которые перемежались лязганьем «Парокровных» и неприятными, пронзительными свистками командиров.
— Готово есть, — объявил незнакомец. — Добро пожаловать в Пролом Долорозы, товарищ капитан Наживка.
Вытерев слизь с очков, Темплтон уставился на своего спасителя и мысленно простонал. Очередной чертов комиссар! Да планета ими просто кишит!
Под целым калейдоскопом шрамов и нарывов скрывалось лицо человека, слишком молодого для роли политофицера, но парень носил черный плащ и фуражку с высоким козырьком. Несмотря на потрепанность униформы, ошибки быть не могло. Как и комиссары на линкоре, юноша вплел колючую проволоку в синюю тесьму головного убора и эполеты плаща, украсив символы веры обещанием боли. На лацкане, рядом с традиционной имперской аквилой, обнаружился необычный серебряный значок: ромбовидный глаз, окаймленный угловатыми крыльями. Эмброуз никогда не видел ничего подобного, но у каждого полка были свои обычаи, и бараний череп 19-го, наверное, показался комиссару таким же непривычным.
— Я — кадет-комиссар Земён Рудык из летийского корпуса мореходов, — объявил юноша, сопровождая слова яростными жестами. Медный свисток, свисавший с фуражки, подпрыгивал в такт его движениям.
Прежде чем капитан успел ответить, к нему, пошатываясь, приблизился Тон и умоляюще вцепился в мундир. Лейтенант продолжал вопить, и Темплтон, мельком увидев блеск его глаз из-под шевелящегося хитинового покрова, к ужасу своему осознал, что несчастный целиком покрыт «шкрабами». Арканец инстинктивно потянулся к подчиненному, пытаясь помочь, но Рудык оттолкнул Эмброуза и с размаху ударил Тона ногой. Злосчастный офицер, плоть которого продолжали терзать ползучие паразиты, рухнул на песок. Мгновением позже рявкнул автопистолет комиссара, и крики прекратились.
— Было очень поздно для него, да? — Земён улыбнулся Темплтону, обнажив почерневшие, заостренные напильником зубы. — А Император, Он обвиняет.
Капитан узнал фразу, услышанную на летийском линкоре. Тот дикарь-исповедник произнес эти же самые слова после того, как убил несчастного Элиаса Уайта. Сердце Темплтона по-прежнему сжигала боль, рожденная несправедливостью, но встречные обвинения могли подождать. Там, на корабле, капитуляция была единственным выходом. В кризисной ситуации оказался весь полк, но только Эмброуз полностью осознал глубину безумия исповедника и угрозы, нависшей над конфедератами. Как пуритане Адского Огня на родине арканцев, летийцы превратили острый, очищающий клинок Имперского Евангелия в нечто искаженное. С подобными людьми невозможно было договориться.
