Зиновий Юрьев - Звук чужих мыслей

— Как вы галантны, сенатор! По-моему, я говорю именно то, что вам должно быть интересно. Итак, одинокая, беззащитная женщина просит могущественного сенатора помочь ей найти некоего Дэвида Росса.

— Я не знаю никакого Росса. Будьте здоровы, мисс Манверт…

— Манверс.

— Манверс.

Сенатор слегка нагнулся вперед, положив руки на подлокотники кресла, но Клер видела, что он и не думает встать.

— Вы ожидаете, мистер Трумонд, что я возвращу вашему приятелю эту землю. Так вот, сэр, я и не подумаю этого сделать, и вы доставите Дэвида Росса сюда, в «Стэтлер», не позднее завтрашнего дня.

Где-то в самой глубине утробы сенатора послышалось слабое бульканье. Подымаясь по пищеводу, оно в конце концов превратилось в скрипучий смех.

— Вы глупая баба, Манверт, или как там вас. Вы были шлюхой, и ею вы всегда будете, на большее у вас не хватит ума. Послушайте мой вам совет: возвращайтесь в Лас-Вегас и зарабатывайте себе на кусок хлеба своими прелестями, пока они у вас еще есть. Вам не видать этой земли, поверьте уж мне. У нас, слава богу, пока еще есть порядок, и сенатор стоит побольше уличной девки.

Трумонд встал и направился к двери.

— Вы настоящий джентльмен, сенатор. Я в восторге от вашей речи, и я рада, что нашу мораль блюдут такие законодатели, как вы. Да, чуть не забыла, вы умеете пользоваться магнитофоном?

Сенатор медленно, как корабль, развернулся к Клер всем телом. Шея у него была неподвижна, и когда он поворачивался к собеседнику, всегда казалось, что мысленно он командовал своим мышцам: «Лево руля!»

— Это еще что?

— Магнитофон. Маленький «сони» за семьдесят четыре доллара девяносто девять центов. Купила сегодня утром специально к вашему визиту. Надо же развлекать гостя…

— Послушайте…

— Послушайте вы.

Клер сняла крышку с маленького магнитофона и нажала кнопку. Медленно поползла тоненькая пленка, перематываясь с одной бобины на другую. Внезапно послышался голос Дэвида — и в ответ ему — Юджина Донахью.

— Узнаете? Это Юджин Донахью, ваш частный сыщик, поверенный и, конечно, убежденный минитмен. Подождите, подождите, он это скажет сам и про вас расскажет, и про ваши планы. Он ведь не знал, бедняга, что папский прорицатель, он же Дэвид Росс, имеет обыкновение записывать свои беседы с клиентами на пленку. На всякий случай. На этот, например, случай. Я совершенно случайно вспомнила об этом. Впрочем, что я, вы же слушаете…

Аппарат изрыгал хриплые проклятья Юджина Донахью, и имя Трумонда, казалось, наполняло, гостиничный номер. Сенатор снова опустился в кресло, молча глядя прямо перед собой. Когда магнитофон умолк, он медленно проговорил:

— Это у вас единственная пленка?

Клер рассмеялась:

— За кого вы меня принимаете? Я скопировала еще одну запись, и она спрятана в надежном месте. Если я не позвоню завтра по телефону туда, где она хранится, завтра же она будет передана вашему сопернику на выборах. Пресс-конференцию и заявление о том, что почтенный сенатор Трумонд — минитмен, сделает он сам. С другой стороны, если завтра Дэвид Росс будет здесь, обе пленки будут уничтожены. И еще одно условие, на которое вы, я уверена, с радостью согласитесь. Подготовьте все документы. Я подарю купленный мною участок в Хорс-Шу вашему приятелю, а он мне подарит ровно сто тысяч.

— Это грабеж!

— Вы и так хорошо заработаете, сенатор Трумонд. Можете ничего не говорить, завтра я жду вас…

Машина свернула с шоссе на узкую боковую дорогу и, попискивая рессорами, направилась к гряде невысоких плавных холмов.

— Клер, — сказал Дэвид, глядя на ее смуглые руки, лежавшие на руле, — ты ведь до сих пор не сказала мне, куда мы едем. И даже в мыслях ты скрываешь это от меня…

Клер посмотрела на него. Синяк под глазом Дэвида был изжелта-зеленым. «Боже, — подумала она, — сделай так, чтобы нам было хорошо!.. Прошу тебя, боже!..»

Дэвид положил ей руку на плечо. Он хотел улыбнуться, но почувствовал боль в разбитой губе. Минитмены сенатора не зря отказывают себе по субботам в гольфе или партии-другой в кегли. Что-что, а обрабатывать физиономии они научились. Чем не политическая программа? Для хорошего политика важно не столько ловко говорить самому, сколько ловко заткнуть рот другому. Примеров в истории сколько угодно. Он представил себе, как сенатор с клинообразной головой на одеревеневшей шее выступает сейчас, должно быть, с неподдельным пафосом: «Наш священный патриотизм… Защита свободы…» Настоящие филантропы! Они готовы бесплатно раздавать всем свой патриотизм, даже вбивать его вместе с зубами…

Машина последний раз качнулась и остановилась. Дэвид открыл глаза.

— Смотри, — сказала Клер, показывая на небольшой домик в лощинке, — я здесь родилась. Мать еще жива. Я ей ничего не сообщила. Я не знала, захочешь ли ты…

— Какая разница, Клер… Ты пока переговори с ней, а я подойду потом, позже. Прости меня, Клер. Я никого не хочу видеть. Не могу. Не могу слышать эти бесконечные копошащиеся мыслишки, будь они прокляты! Будь проклята мысль, если она лжива!

— Дэвид…

— Не могу, понимаешь, не могу я больше. Я ловлю себя на том, что мечтаю о вымершем мире. Ни одного человека, ни одной мысли. Пустые, чистые города, пустые, чистые дома, поезда, машины… Никого. И мы идем с тобой, и сквозь асфальт начинает прорастать трава, и в открытые окна машин влетают птицы. И я слушаю, слушаю — и ни одной мысли. Иди, Клер.

— Дэвид… ты придешь?

— Приду.

Дэвид растянулся на траве. Теплый ветерок лениво скатывался с холма. Он нес с собой запах приближающегося вечера, травы и нагретой земли. На мгновение ему показалось, что сейчас он услышит мысли земли и зелени — спокойные, честные мысли о дожде, об облаках, о скорой осени. Но все вокруг молчало в сытом, удовлетворенном покое летнего вечера, и казино «Тропикана», и капитан Фитцджеральд, и минитмены, и сенатор Трумонд, и сам предсказатель папского двора Габриэль Росси начинали казаться Дэвиду чудовищной химерой.

Он задремал, а когда открыл глаза, солнце уже садилось за пологий холм. Он оглянулся. Вдалеке, на той дороге, по которой они приехали, ярко вспыхнул зайчик. Должно быть, машина. Сейчас она покажется из-за поворота. Но зайчик не двигался. Машина стояла.

«Следят, — равнодушно подумал Дэвид. — В конце концов, какая разница, кто там сейчас смотрит на меня в бинокль, Донахью или Фитцджеральд?.. Круг замкнулся».

Сутулясь, он побрел к домику в лощине.