Ритуалы даровали значительную силу оружию чемпионов, даже если это были простые молитвы искупления и очищения после варп-прыжка.
Но только один из этих пьедесталов — а их в Храме Дорна было более ста — по-настоящему волновал Гримальда. Он остановился перед невысокой колонной, читая покрытую серебром памятную доску, под стазисным щитом.
Мордред
Реклюзиарх
”Мы судим об успехе своей жизни по количеству уничтоженного нами зла”.
Ниже таблички располагалась клавиатура, каждый готический символ на ней был покрыт золотом. Гримальд ввёл девятнадцатизначный код доступа к постаменту, и древние механизмы каменной колонны отключили стазисное поле.
На ровной поверхности белого постамента покоилось выключенное и безмолвное оружие, освобождённое от синего освещения, охранявшего его.
Без лишних церемоний Гримальд взял булаву за рукоять и уверенно поднял. Ударную часть молота создали из священного золота и благословенного адамантия, отлитых в форме орлиных крыльев и стилизованных крестом Храмовников. Рукоять была из тёмного металла и превосходила по длине руку рыцаря.
На украшенную верхнюю часть оружия упал тусклый свет установленных на стенах люминесцентных ламп, и молот ярко поблёскивал, пока Гримальд поворачивал его в руках.
Воин-жрец простоял так некоторое время.
Брат, — раздался голос сзади. Гримальд повернулся, инстинктивно приготовив оружие к бою.
Несмотря на то, что он никогда прежде не держал эту реликвию в руках, его покрытые шрамами пальцы нашли руну активации на рукояти быстрее, чем сердце совершило единственный удар. Навершие молота в виде расправившего крылья орла угрожающе вспыхнуло, электрические разряды зазамеились по золотому и серебряному металлу.
Фигура улыбнулась подобной иллюминации. На рябом лице, отмеченном следами десятилетий битв, Гримальд увидел искорки смеха в глазах молодого рыцаря.
Реклюзиарх, — храмовник склонил голову в приветствии.
— Артарион.
— Мы приближаемся к месту назначения. Расчёты показывают, что мы вернёмся в реальное пространство в течение часа. Я взял на себя смелость подготовить отделение к десантированию на планету.
Усмешка Артариона, впрочем, как и он сам, была не слишком приятным зрелищем. Улыбка Гримальда, которую он вернул подчинённому, напротив, казалась неподдельно искренней, как и его глаза.
— Этот мир будет пылать, — произнёс воин-жрец, без тени сомнения в голосе.
— Он не первый. — Небрежно процедил Артарион, за рассечёнными губами показались стальные зубы, вставленные после меткого выстрела снайпера пятнадцать лет назад. Попадание изуродовало половину лица рыцаря, заодно сокрушив и челюсть. Он снял шлем и стали видны беспорядочные шрамы, покрывавшие плоть вокруг левой стороны губ, дополняющие тонкую презрительную усмешку.
— Он не первый, — повторил Артарион, — и не последний.
— Ты видел предварительные расчёты? Авгуры флота получили данные о количестве кораблей уже прибывших в систему?
— Я потерял интерес к подсчёту после того, как у меня закончились пальцы на руках. — Артарион рассмеялся своей неудачной шутке. — Мы будем сражаться и победим или будем сражаться и умрём. Всё, что меняется, так это цвет неба над нашими головами и цвет крови на наших клинках.
Гримальд опустил крозиус, словно только сейчас понял, что всё ещё держал оружие наготове. Свет реликвии погас, и тьма сгустилась вокруг. Зато в воздухе появился острый аромат озона — удивительная свежесть, как после грозы. Элементы питания жалобно взвыли, неохотно охлаждаясь. Дух оружия жаждал боя.
— В тебе говорит сердце солдата, но не принимать врага всерьёз — преступно. Эта кампания… Она будет тяжёлой. Серьёзная ошибка — считать её просто очередным сражением, которое внесут в наши свитки чести.
Мягкость покинула голос Гримальда. Он заговорил со злобным гневом, слишком хорошо знакомым Артариону, страстно и хрипло — рыча, словно дикий зверь в клетке. — Поверхность этого мира будет пылать, пока от величайших достижений человечества не останется ничего, кроме пепла и воспоминаний.
— Я никогда прежде не слышал, чтобы ты предрекал поражение, брат.
Гримальд покачал головой, его голос оставался низким и возбуждённым. — Планета будет пылать, не важно, ждёт нас триумф или поражение. Я говорю о том, что ждёт наш крестовый поход.
— Ты абсолютно уверен?
— Я чувствую это в своей крови. Победа или смерть, — ответил капеллан, — когда наступит последний день на Армагеддоне, выжившие поймут, что никакая другая война не стоила нам так дорого.
— Ты обсуждал свои опасения с Высшим маршалом? — Артарион почесал кончиками пальцев зудящую кожу на шее вокруг спинного разъёма.
Гримальд тихо рассмеялся, на мгновение поразившись наивности брата.
— Ты думаешь, ему нужны мои советы?
Немногие суда в Империуме Человека могли сравниться в смертоносной мощи с "Вечным крестоносцем". Другие корабли плавали в небесах подобно морским судам древней Терры, путешествуя между звёзд величественно и с размеренной изящностью. "Вечный Крестоносец" был другим. Словно копьё, брошенное в пустоту рукой Рогала Дорна, флагман Храмовников рассекал космос в течение десяти тысяч лет. Его двигатели работали на полную мощь, оставляя за собой конденсационный плазменный след, он следовал от мира к миру, подражая Великому крестовому походу Императора.
И "Крестоносец" был не один.
За его кормой линейные корабли ”Всенощное бдение” и ”Величие”, выжимали максимум из двигателей, стремясь не отстать от флагмана и сохранять построение в виде копья. Вслед за тяжёлыми крейсерами, соответственно боевой баржей и меньшим по размерам ударным крейсером, следовало крыло фрегатов, которое дополняло строй. Их было семь, и каждый из этих быстрых перехватчиков двигался на полной скорости вперёд, прилагая куда меньше усилий для сохранения боевого порядка с "Крестоносцем", чем более крупные суда.
Флагман вырвался обратно в реальность, за ним тянулся, отражаемый полем Геллера бесцветный варп-туман, а отблески ярких плазменных двигателей мерцали в газовой дымке, что скапливалась вокруг пустотных щитов выходивших позади из варпа кораблей.
Перед ним располагался пепельный шар планеты, плохо видимый за грязными облаками и странно мирный, несмотря на царящую повсюду суету.
Если бы кто-то взглянул во мрак вокруг озлобленного и истерзанного Армагеддона, то увидел бы процветающий субсектор имперского пространства, где даже благополучные миры-ульи изобиловали медленно заживавшими старыми ранами.
