Некоторое время Тегрик еще глядел вслед удаляющейся фигуре. Потом вернулся к своему занятию.
* * *
Прошло какое-то время, и вдруг рука Тегрика прекратила мерное движение вверх и вниз, иголка повисла на полпути. Он присел рядом с разложенной на камне туникой и осторожно привстал на колене.
Слышно было, как один из воинов слева пробормотал:
— Килкри.
Действительно, нечто, на ярком свету сливавшееся с камнем, вполне могло оказаться всадником… И не одним… И вот уже человек двадцать верховых начали прокладывать себе путь по Долине Камней.
Тегрик машинально положил руку на кольчугу и на прохладном металле под пальцами почувствовал запекшуюся кровь, напоминание о недельных, почти непрерывных сражениях. Он не боялся смерти, только опасался за поднимающийся за его спиной в горы Темный Путь, а если чего-то и страшился, то лишь того, что ему может не хватить смелости встретить лицом к лицу все, что бы его ни ждало, с должным смирением.
— Приготовиться, — скомандовал он так, чтобы его услышали только те, кто был рядом.
Пока его слова по цепочке передавались дальше, Тегрик откусил нитку и накинул тунику, потом поднял над головой короткую кольчугу, и на плечи упала знакомая тяжесть. Снизу словно возносился к небу дымок от только что вспыхнувшего пламени, это отряд всадников, вытянувшись в ленту, то свивающуюся, то развивающуюся, поднял пыль, втягиваясь в долину.
Всем известно, всадники Килкри — лучшие наездники, каких только можно найти среди Кровей, но и такое мастерство мало чего стоит, если остановить их взялся Тегрик. Грандиозный камнепад почти перекроет валунами Долину Камней. Возможно, всадникам даже придется спешиться, но тогда уж мечники и лучники Тегрика получат неоспоримое преимущество.
Разумеется, все они потом, когда подойдут основные силы преследователей, погибнут, но это уже не имеет значения.
Тегрик взглянул на палящее солнце, прислушался к крикам канюков и воронов, легко скользивших темными тенями в синем, совершенно чистом небе. Кажется, неплохое место и неплохой день… чтобы умереть. Пожалуй, когда он пробудится к новой, обещанной Темным Путем жизни, такое воспоминание о последнем дне первой жизни и потерпевшем крушение мире не показалось бы ему неприятным.
Тегрик Вин да Гир поднялся и застегнул портупею.
Туман так задрапировал всю деревню, что и вода, и воздух, и земля слились в одно целое, хотя то тут, то там из утренних испарений расплывчатыми могильными холмиками все-таки выступали куполообразные хижины — крыши из дерна, тоже покрытые росой. Тростниковые заросли окружали деревню. По одному из вилявших каналов рыбак осторожно вывел плоскодонку…
Ни единого признака жизни, только над парой хаток поднимались струйки дыма, но ни малейший ветерок не мешал им взбираться высоко в воздух и теряться в мглистой седине.
Одна хижина, крупнее прочих, стояла отдельно от других на высокой насыпи. Выплывшая из тумана фигура — юноша не старше пятнадцати-шестнадцати лет — направилась именно к этой лачуге, оставляя след на мокрой траве. Не дойдя до хатки, молодой человек на мгновение остановился, огляделся, потом глубоко вдохнул и выдохнул влажный воздух, словно промывая легкие.
Как только перекрывавшая вход оленья шкура повисла за его спиной, он оказался почти в кромешной тьме, которую не мог рассеять ни слабый свет, сочившийся из отверстия в кровле, ни тлеющий последними угольками сырой торф. Можно было разобрать лишь смутные очертания примерно дюжины людей, неподвижно сидевших полукругом. Слабые огоньки углей нет-нет да высвечивали какое-нибудь лицо. Юноша знал их, но здесь и сейчас это было бесполезно — они представляли собой волю этого места, Диркирнона, и нынешним утром действовали заодно. Из глубины, еле слышно даже для его острого слуха, доносились какие-то ритмичные скорбные звуки. Он никогда не слышал такого, но понял, что это пение, обряд, позаимствованный у Герона Киринина. Собравшиеся искали мудрости.
— Сядь, — приказал кто-то.
Юноша опустился, скрестив ноги, на землю и уставился в огонь.
Кто-то другой объявил:
— Мы сидели всю ночь напролет и размышляли над этим делом.
Юноша кивнул и крепко стиснул губы.
— Печальный долг и тяжкое бремя вынуждают нас говорить, — продолжал второй заговоривший. — Диркирнон — это убежище, открытое для любого из наших сородичей, кто не смог найти мира и безопасности в окружающем мире. Тем не менее мы собрались все вместе, чтобы принять решение о том, будешь ли ты, Эглисс, изгнан отсюда.
Эглисс ничего не ответил, лицо его оставалось невозмутимым, а взгляд напряженным.
— Тебя приняли, дали тебе покой и утешение. Твой мир умер бы рядом с матерью, если бы тебя не нашли и не привели сюда. А ты сеешь раздор. За дружбу, доверие и поддержку, оказанную тебе, ты вознаградил нас бессердечием и жестокостью. Теперь Диркирнон страдает от твоего присутствия. Эглисс, ты оставишь это место, не обменявшись ни единым словом ни с кем, кто нашел здесь дом. Мы изгоняем тебя.
Что-то промелькнуло в лице юноши, слегка дрогнул уголок рта, и затвердели скулы. Он опустил веки. От сырого торфа в хижине скопилось слишком много дыма: першило в горле, и слезились глаза.
— Ты молод, Эглисс. — Голос из-за дымящего огня стал немного мягче. — Может быть, возраст научит тебя тому, чему не сумели научить мы. Если такое случится, ты будешь призван сюда еще раз.
С холодным гневом во взгляде юноша пристально разглядывал едва освещенное лицо напротив. Потом заговорила женщина.
— Ты пришел к нам из бури и принес бурю. Не в наших силах ее приручить. Она пустила в тебе слишком глубокие корни. Когда она уйдет из твоей души или будет побеждена, возвращайся к нам. Мы отменим решение. Ты здешний.
Во всеобщей тишине вдруг раздался его резкий смех. И хоть глаза юноши наполнились слезами, которые даже побежали по щекам, но на голосе это никак не отразилось.
— Я не здешний, я — ничейный, — ответил он и поднялся на ноги. — Я не принадлежу ни этому месту, ни какому-либо другому. Вы чураетесь меня… вы, которые должны бы понимать более других. Вы говорите о доверии и поддержке, но в лицах вокруг себя я вижу только тревогу и страх. От вашего страха воняет. Он причиняет мне боль. — Юноша сплюнул в уголья. Пепел зашипел, клубок дыма поднялся в воздух.
Эглисс поискал кого-то в царившем мраке:
— К'рина? Ты здесь? Я чувствую, что ты здесь. Ты тоже отвергаешь меня?
— Не отвечай, К'рина, — приказал кто-то.
— Вот именно… «Не отвечай, К'рина», — фыркнул Эглисс. — Делай, что тебе говорят. Здесь только этого и требуют. Ступать тихо, всегда тихо, чтоб ничего не потревожить. Ты обещала любить меня, К'рина, вместо моей покойной матери. Это и есть твоя любовь?
