— Не отвечай, К'рина, — приказал кто-то.
— Вот именно… «Не отвечай, К'рина», — фыркнул Эглисс. — Делай, что тебе говорят. Здесь только этого и требуют. Ступать тихо, всегда тихо, чтоб ничего не потревожить. Ты обещала любить меня, К'рина, вместо моей покойной матери. Это и есть твоя любовь?
Ему никто не ответил.
— Я любил тебя, К'рина. Любил! — Он сплюнул это слово, как яд с языка. Он ничего не видел из-за слез. — Я только хотел… — Слова замерли у него на губах. Он втянул в себя воздух. — Это не по правилам… Что я сделал? Ничего такого, чего не делают другие. Ничего!
Темнеющие фигуры не ответили. Их непреклонная воля стеной стояла между ним и ими. С проклятием, которое почти потрясло их, Эглисс повернулся и вышел.
После его ухода долго стояла напряженная тишина, но вот откуда-то из темноты сначала чуть слышно, затем все громче послышались сдавленные рыдания.
— Прибереги печаль, К'рина. Он ее недостоин.
— Он — мой пасынок, — пробормотала женщина.
— Больше нет… И это к лучшему. В нем слишком много дикости и жестокости. Мы не можем избавить его от этого, как бы ни пытались.
Повергнутая в горе К'рина затихла.
— В одном он прав, мы его боимся, — сказал кто-то еще.
— В этом нет ничего позорного. Эглисс на все времена сильнее всех в Доле, даже если еще не знает, как можно использовать эту силу в полной мере. Пока он только играл в жестокие игры, наушничал и по-детски проказничал, мы могли смотреть на это сквозь пальцы, но теперь… Девочка все еще плачет по ночам. Если он останется среди нас, то в конце концов мы испытаем большое горе.
— Куда бы он ни отправился, там будет большое горе, — заметил человек со странным рисунком из темных спиралей, запечатленным на лице. — Лучше отказаться от него. Кровь будет наполнять его следы, где бы он ни прошел.
1. День Рождения Зимы
Третий век, год 1102
Обряды и ритуалы так глубоко вросли в существование расы, что корни их давно затерялись в веках. В северных землях, где резкая смена времен года снежным кулаком управляла жизнью, хуанины отмечали наступление зимы задолго до того, как изобрели что-нибудь такое, на чем можно было бы записать приметы ее приближения. Церемониал в течение многих веков менялся в соответствии с нравами и настроениями людей, участвовавших в нем, и, хоть связь с предками давно была утрачена, главная мысль не погибла.
Еще до возникновения всяких монархий жестокие племена Тан Дирина совершали кровавые обряды, чтобы заручиться поддержкой Богов в борьбе со льдами и вьюгами. Когда возвысились правители Дан Эйгла, их подданные на севере все равно держались за старые обычаи, хоть и забыли, что под ними подразумевалось, и, несмотря на то, что уже не было Богов, которые стали бы свидетелями обрядов. Их власть, не без усилий смертных, пала, но, вопреки последовавшему вслед за этим хаосу, времена года менялись своим чередом, и северный народ помнил, что их смены должны быть отмечены.
В тот год, по мнению Кровей Килкри и Ланнис, а также Кровей Темного Пути на дальнем севере, ночь очень запоздала по сравнению со всеми предыдущими годами. Той особенной ночью мир переходил в холод и тьму, чтобы дожидаться нового пробуждения следующей весной. Эта ночь стала ночью печали, но также и празднования передышки и обещания, что после зимы свет и жизнь вернутся
от временно пребывающего Халлантира
Рожок чисто и резко прозвучал под голубым осенним небом. Лай гончих псов вился вокруг выкриков, как плющ вокруг дерева. Оризиан нан Ланнис-Хейг завертел головой, стараясь понять, откуда донесся звук.
— Туда, — обернулся скакавший впереди Нарадин, кузен Оризиана, и показал на восток. — У них что-то есть.
— Довольно далеко, — усомнился Оризиан.
Конь Нарадина волновался, переступал ногами и вытягивал шею. Конь был хороших кровей, специально обученный для охоты. Он знал, о чем сообщил прозвучавший сигнал, рожок призывал его. Раздосадованный Нарадин ударил копьем по земле (на кабана брали специальные копья — с утолщенным комлем).
— Где эти чертовы собаки, за которыми мы поскакали? — воскликнул он. — Они завели нас неизвестно куда, никчемные бестии! На пустое место!
— Они должны были что-то чуять, раз привели сюда, — спокойно возразил Рот. Старший из двух щитников Оризиана остался единственным, кто уже больше мили не отставал от них с кузеном. В не особо густом лесу Анлейна хорошо охотиться верхом со сворой гончих, но все же он довольно велик, и в погоне легко можно было растерять всю свиту.
Оризиан подумал о том, что, если бы гончие не сбились со следа, было бы совсем другое дело. Но свора разделилась, и им с Нарадином не повезло: они поскакали не за теми собаками. Нарадин же не собирался выражать сожалений по этому поводу, хотя чувствовал примерно то же, и кузен это знал, поскольку четыре дня назад Нарадин стал отцом и объявил, что по поводу первого в жизни младенца Рождения Зимы выставит, согласно традиции, на стол мясо, добытое собственной рукой. Скажем, скотовод или пастух по такому случаю просто забил бы какую-нибудь домашнюю скотину, но от Нарадина, наследника тана Крови Ланнис-Хейг, традиция требовала кое-чего другого.
— Ладно, давай ответим. Если мы туда быстро доберемся, они сумеют придержать зверя до моего появления, — сказал Нарадин, натягивая поводья.
Оризиан, с трудом выравнивая копье, выданное ему на охоту, начал разворачивать коня. У Ланнисов копья для диких кабанов рассчитаны на крупных мужчин, и хотя Оризиану уже исполнилось шестнадцать, ему еще не хватало силы так же ловко управляться с тяжелым древком, как кузену или Роту.
— Подожди, — остановил его Рот.
Нарадин взглянул на стареющего воина с чем-то, похожим на приближающийся гнев:
— Мы промахнулись, — настаивал он.
— Кажется, я что-то слышу, — объяснил щитник.
Наследник Крови не собирался прислушиваться к чьим бы то ни было словам, но не успел он ответить, как издалека, с юга, донесся лай гончей. И это был уже не просто брех по следу, а сигнал, что пес видит дичь.
— Эта ближе других, — заметил Оризиан.
Нарадин пару мгновений смотрел на него, успокаивая возбужденного коня, потом коротко кивнул и дал шпоры. Оризиан и Рот последовали за ним.
Почва под ними пружинила. Из-под копыт взлетала опавшая листва. Вороны срывались с вершин деревьев и с хриплым карканьем поднимались в небо. Оризиан отпустил поводья; конь сам найдет дорогу в неразберихе деревьев. Это животное было вышколено в конюшне тана, дяди Оризиана, специально для охоты и в такого рода делах понимало больше наездника. Даже сквозь треск и топот скачки конь слышал гончую. И не ее одну.
