— Здесь находится то, что я хотел вам показать, — сказал он. — Мучить его было полезно и забавно, однако подозреваю, что вам также будет приятно его увидеть. Считайте это зрелище знаком признательности за то, что приняли мое предложение.
Переборка начала подниматься, и Талос подавил желание обнажить оружие.
— Не снимайте шлемы, — предостерег Тиран.
Он не мог сказать, сколько ждал: ослепший, одинокий и испытывающий жжение от струящихся по лицу неуместных слез. Оковы не тяготили его, хоть и сжимали запястья, приковывая к стене. Боль от приступов голода тоже можно было перебороть, не обращать на нее внимания, как и на ужасную жажду, которая скребла по венам, словно песок.
Охвативший шею ошейник — вот это уже было наказание, но порожденное слабейшими. Он не видел рунических надписей на холодном металле, однако невозможно было не ощущать их эманации. В шее неотступно, словно зубная боль, стучало тук, тук, тук. Лишиться голоса и силы, которая подчинялась ему, стоило прошептать хоть слово… это было унизительно, но не более, чем еще одно унижение помимо столь многих других.
Нет. Он мог выдержать — и выдержит подобное. Мог бы даже вытерпеть вторжение чужих разумов, которые рылись в его собственном, грубые незримые щупы, отшвыривающие ментальную защиту с такой же легкостью, как ребенок-идиот рвет бумагу. Больно думать, больно вспоминать, больно делать что-либо, кроме как сосредотачивать разум на медитативной пустоте.
И все же. Он бы мог пережить это и сохранить душу нетронутой посредством хрупкой концентрации.
Но свет — это было совсем другое дело. Он знал, что кричал какое-то время, хотя и не мог оценить, сколько именно. После воплей он раскачивался назад и вперед, опустив голову на обнаженную грудь и капая кислотой сквозь стиснутые зубы. Слюна разъедала пол, и хлорная вонь растворяющегося металла лишь усиливала тошноту.
Наконец силы покинули его. Прошли недели — месяцы? — и вот он стоит на коленях, раскинув руки, запястья которых были прикованы к стене позади него, голова болтается на больной шее, из глаз капают не способные смягчить боль слезы. Свет бился о закрытые веки, словно хотел прожечь их насквозь, давления туманного белого сияния хватало, чтобы вызвать слезы из глаз существа, которое в других обстоятельствах было лишено жалости.
Сквозь дымку боли и мутную путаницу мыслей узник услышал, как дверь камеры снова открывается. Он сделал три медленных вдоха, словно те могли изгнать боль из его тела, и выдохнул слова, возможность произнести которые ждал всю вечность бескровного распятия
— Когда я освобожусь, — выплюнул он вместе с нитками слюны, — то убью всех вас до единого.
Один из мучителей приблизился. Он расслышал это по урчанию сочленений доспеха, тихому скрежету механических мышц.
— Athrillay, vylas, — прошептал палач на мертвом языке мертвого мира. Но его пленители не знали этого наречия.
Узник вскинул голову, слепо глядя перед собой, и повторил сказанные ему слова.
— Здравствуй, брат, — произнес он.
Талосу не хотелось представлять себе страдания узника. Его собственный ретинальный дисплей силился приглушить безжалостно-яркий свет камеры, и даже находясь под защитой лицевого щитка, он ощущал жжение от слез, вызванных тягостной яркостью.
Повелитель Ночи сжал закованные в броню пальцы на отросших сальных волосах пленника и запрокинул его голову назад, обнажив покрытое потом горло. Он зашипел по-нострамски, понизив голос, чтобы избежать нежелательных ушей.
— Я поклялся убить тебя при следующей встрече.
— Я помню, — улыбнулся через боль Рувен. — Теперь у тебя есть шанс, Талос.
Пророк вытащил гладий и прижал лезвие к щеке узника.
— Назови хоть одну причину не сдирать кожу с твоих предательских костей.
Рувен выдавил смешок. Когда он затряс головой, меч скользнул по плоти, нанеся неглубокий порез.
— У меня нет для тебя никаких причин. Не будем притворяться, что я стану умолять сохранить мне жизнь, и поступай, как хочешь.
Талос отвел клинок. Какое-то мгновение он ничего не делал, лишь наблюдал, как капля крови ползет по стали.
— Как они тебя схватили?
Рувен сглотнул.
— Магистр Войны вышвырнул меня. За неудачи на Крите.
Талос не удержался от кривой ухмылки, которая так и осталась на его лице.
— И ты побежал сюда?
— Ну конечно. Куда же еще? Какие еще убежища для нам подобных обладают такими размерами и масштабами? Таким потенциалом? Мальстрим был единственным разумным ответом, — лицо узника исказилось в оскале. — Я не знал, что кто-то из моих бывших братьев так испортил репутацию Восьмого Легиона среди Корсаров.
Талос продолжал наблюдать, как кровь течет вниз.
— Последний визит сюда не прибавил нам друзей, — сказал он. — Но Гурон взял тебя в плен не поэтому, так? Эти слова могут стать твоими последними словами, брат. Лжи не место при прощании.
Какое-то время Рувен молчал. Затем раздался свистящий шепот.
— Взгляни на меня.
Талос послушался. На его визоре замерцали потоки биоданных.
— Ты обезвожен до степени повреждения тканей, — заметил он.
Пленник фыркнул.
— В самом деле? Тебе следовало стать апотекарием.
— Правду, Рувен.
— «Правду». Если бы это было так просто. Гурон позволил мне остаться в Зенице Ада, если я поделюсь тайнами, которые десятилетиями извлекал из варпа. Сначала я согласился. А потом вышла… размолвка, — сухие губы андрогинного лица Рувена растянулись в улыбке. — Трое Корсаров умерли, призывая обитателей варпа, которые были во много раз могущественнее, чем они могли контролировать. Трагедия, Талос. Такая трагедия. Эти глупцы-дилетанты явно считались многообещающим кандидатами в библиариум Гурона.
Некоторое время пророк пристально глядел на колдуна.
— Ты еще здесь, брат, — произнес Рувен. — Я тебя слышу.
— Я еще здесь, — согласился Талос. — Пытаюсь отличить правду от твоей лжи.
— Я сказал тебе правду. Чего ради мне лгать? Они заковали меня здесь, кажется на месяцы, и давят светом на глаза. Я не вижу. Не могу двигаться. Абаддон отверг меня, лишив поста в Черном Легионе. С чего мне тебе лгать?
— Вот это я и намереваюсь выяснить, — отозвался Талос и поднялся на ноги. — Потому что я тебя знаю, Рувен. Правда — проклятие для твоего языка.
— Предатель-находка, не правда ли? — поинтересовался лорд Гурон. — Я с ним почти что закончил, он больше не забавляет меня. Думаю, теперь он мало что скрывает от моих колдунов. Они выдрали из его разума все знание, какое им было нужно.
