Причем один из них, вдруг, оказался с разбитым в кровь носом и спиной на пылающих угольях. Лежа на неведомом сопернике, Алеша еще раз боднул затылком назад, ощущая одновременно ослабление хватки на своей груди и жар огня со всех сторон. Припекло врага, наверно, изрядно, он даже помог Поповичу выбраться из пламени, подпихивая того в спину. При этом он кричал нечто нечленораздельное, даже, пожалуй, ругательное.
Алеша восстал из пламени, слегка дымясь одеждой, но руку вопящему человеку подавать не стал, предоставив тому самостоятельно доиграть роль птицы Феникс, в простонародье — Финиста-ясного сокола. Он бросился к другому человеку, до сих пор сжимающему в руке вертел с едой, подбил его под колено могучим пинком, и рванул за собой прочь от круга света. Тот успел только жалобно крякнуть, как-то обмяк и начал ронять в грязь столь бережно сберегаемый доселе гастрономический изыск. Попович не мог даже в мыслях допустить, что еда упадет совсем не в жаждущий ее желудок, а куда-то в оплеванную и затоптанную траву на радость лисам и хорькам.
Он перехватил вертел и, не выпуская воротника вконец обессиленного "стряпчего", пробежал в спасительно сгущающуюся темноту несколько шагов. Дальше бежать с решительно прекратившим любые проявления жизни человеком сделалось тяжело, да и невозможно — весил тот изрядно, да и размерами превосходил обжаренную тушку раз в пятьдесят. Алеша бросил тело, не преминув вытащить из его груди топор, который, вообще-то, и стал причиной столь странного поведения человека.
Все правильно: два человека проявили себя во всей своей красе, ну, а лошадей-то — три. Конечно, существовала вероятность, что лишняя пара копыт, точнее, четверка — лошадь редко бегает только на задних ногах и никогда на передних — резервная. Но прилетевший топор эту версию разрушил, иначе пришлось бы допустить факт летающих самих по себе топоров.
Алеша сидел под ближайшим кустом и ел мясо, желудок его радовался и готов был намекнуть, что эта пища для него — то, что надо, а не какая-то клюква. Намек должен был состояться здесь же под кустом спустя некоторое время, ибо Попович не собирался на ночь глядя ломиться неизвестно куда и неизвестно зачем. Он разжился боевым топором, что само по себе удивительно на безлюдной и, в общем-то, спокойной дороге, но зато потерял единственный комплект одежды, то есть, ризы, оброненной в пылу борьбы. Да, вдобавок, хотелось задать пару вопросов людям, здоровающихся с ним словом "явился". Каким образом они ждали его, если он совершенно случайно оказался поблизости?
Напавшие на него парни тоже никуда от своего кострища не делись. Один, вероятно, обожженный, громко стонал и еще громче ругался. Другой, скорее всего, мертвый, молчал. Третий, тот, что имел обыкновение бросаться топорами, что-то говорил, но из-за расстояния — непонятно, что.
Ситуация сложилась так, что судьбы трех прислужников князя Владимира тесно переплелись с одной — Алешиной. Ни в чем, в общем-то, неповинные стражники, чье предназначение возле сановной особы было вполне определено словами "бей", "круши", "приказ", оказались едва ли не самыми главными виновными в побеге воспитываемого попами руса. Бывший потомственный слэйвин, ныне — князь, ругался, брызгал слюной и топал ногами: "Поймать! Привести! Предварительно набить!"
Вот и поскакали все трое, даже тот, что хромал не по-детски, куда глаза глядят. Где этого зверя-руса теперь ловить? Но недаром, видать, пословица есть про ловца и того, кто на него бежит. Прибежал, зверюга, едва не затоптал. Овцу жареную украл, а хромой не вынес — помер.
Двое громил сокрушались, что утром снова придется в погоню отряжаться, они даже в мыслях не допускали, что беглый рус никуда не удрал, а завалился после сытого ужина спать в ближайших кустах.
Утром голодные стражники встретились с объектом их поиска. Встречу удалось пережить только одному, но к князю Владимиру он не побежал, потому что этим человеком оказался Алеша.
Слегка подраненный в плечо, Попович вырыл у кустов яму, сволок в нее три тела, не догадавшись, почему-то их разуть и раздеть, и закопал, соорудив над ними целый курган. Пока трудился, не обращал внимания, но когда выпрямился во весь рост, смахивая пот, осознал, что одежка-то его — того, прохудилась. Не штаны, а сплошные дыры, не рубаха — а полная прореха. Пришлось облачиться в ризу великана, так и валявшуюся на земле.
С дороги послышался скрип будто бы давно несмазанных колес. И вслед за этим скрипом появился молодой парень невысокого роста, широкоплечий, толкающий перед собой тележку. За ним — другой, точно такой же, только без тележки.
— Ого, — сказал первый.
— Вот тебе и "ого"! — добавил второй. — Здорово, священнослужитель!
Алеша для порядка огляделся по сторонам, но кроме осиротевших лошадей никого не заметил. Сообразив, что последние никак по определению священнослужителями быть не могут, откликнулся:
— Здорово, коль не шутите.
— Не помешаем? — толкавший тележку облокотился о ручку.
— А драться не будете?
— Да мы по другому ремеслу, — ухмыльнулся второй.
Это были два брата Петровы, Матвей и Лука, чудины по происхождению, артисты по призванию, скоморохи по образу жизни (см также "Не от мира сего 1", примечание автора). Они никуда не торопились и держали свой путь к озеру Белому, берега которого, если смотреть с высоты птичьего полета, складывались в очень ровный круг. С птицами никто из людей не летал, но о форме озера знали все, уж каким откровением — неизвестно.
Ну, а тем более Алеше и подавно торопиться было некуда. Они снова разожгли костер, заварили настоя из морошки, да отобедали, что предложили братцы. В седельных сумках покойных стражников никакой еды не обнаружилось, не успели те в свое время собраться в погоню. Из оружия — тоже ничего, только топор, да ножи. Может быть, где в одеждах и были спрятаны деньги, так поздно теперь искать: не выкапывать же их, в самом-то деле.
Петровы, конечно, заметили трех коней, да и, мягко говоря, потрепанный вид Алеши тоже бросался в глаза, но приставать с расспросами они не торопились.
— Уж не к меря ли вы идете? — спросил Алеша, удивляясь сам себе. Внезапно он откуда-то вспомнил, что этот народ известен по всему миру своими конями. Они растили и занимались продажей самых лучших ездовых и обычных тягловых лошадей.
— Да, знаешь ли, утомительно это — телегу на себе толкать, — усмехнулся Матвей.
— Может быть, удастся разжиться какой-нибудь животинкой, — добавил Лука.
Алеша пожал плечами. Там, где берет начало великая река (Valkea в переводе — белая, примечание автора) у одноименного озера случается всякое, но все же трудно рассчитывать на халяву. Кони стоят дорого, судя по образу жизни братьев, им самим едва хватает на пропитанье.