— Мы на ярмарках отработаем, глядишь — что-нибудь и получится, — не особенно уверенно сказал Лука, заметив, как на них посмотрел Алеша.
— Так что вам идти так далеко? — неожиданно сказал он. — Вон — кони, берите. Мне с ними все равно не управиться. А оставлять одних — нельзя, не по-людски как-то.
Лука посмотрел на Матвея, Матвей — на Луку, оба оглянулись на лошадей. Те, будто поняв, что разговор идет о них, подняли головы и потрясли гривами.
— А тебе тогда что? — осторожно поинтересовался Матвей.
Алеша пожал плечами: он и сам не знал, что ему надо.
— И топор забирайте, — Попович представил себя в монашеской ризе с боевым оружием на плече. — У меня теперь нож имеется, не пропаду.
Они расстались без всяких слов уважения, верности и прочего. Алеша ушел с небольшой котомкой, куда братья сложили всю имеющуюся у них еду. Сами впрягли, как сумели, в тележку удивленного этим событием коня, вскочили в седла других и поехали по прежнему маршруту. Лошадей предстояло сбыть, но обзавестись новым гужевым транспортом, способным приютить в случае ночевки и непогоды обоих артистов. Да еще и приученной к новой телеге тягловой силой надо было как-то разжиться. Скаковые жеребцы для таких целей не годились напрочь. Если присовокупить к этому неизбежную байку о том, каким образом они до всего этого докатились, то делалось очевидным Алешина неспособность со всем этим управиться в одиночку. Все по справедливости, все по уму.
Родя впервые в своей жизни встретился с человеком, который, будучи абсолютно незнакомым, как-то располагал к себе. Это не выражалось в том, чтобы отдать ему все свои последние деньги, рассказать страшную военную тайну, или совершить иной какой поступок, о котором потом можно будет горько пожалеть. Алеша не нуждался ни в первом, ни во втором, ни в десятом. Во всяком случае, свою нужду умел хорошо скрывать.
— Ты когда пойдешь дальше, на ночевку остановись в Обже, — сказал Родя. — Там можно с рыбаками договориться и о столе, и о ночлеге, и даже о бане. Обмолвись как-нибудь, что Пижи — это круто, они и поплывут.
— Что значит "Пижи"? — удивился Алеша. — Обжа и Пижи — одно и то же?
— Ну, да, — пожал плечами Родя. — Только мало, кто знает. Пижи — это характер, Обжа — всего лишь имя. Объяснить не смогу, даже не пытай. Назовешь так — и будет тебе счастье. По крайней мере — банное. Только про меня ни слова.
— Само собой.
Алеша задумался: второе имя, как правильно заметил музыкант, отражало суть, которая несколько настораживала.
— Что — колдунов много в деревне? — спросил он.
Родя ничего не ответил, но, судя по удивленному лицу, догадка Поповича оказалась близка к действительности. Традиционные лекари — это хорошо, вот прочие puoskari (шарлатан, в переводе, примечание автора) — это уже не очень. Окончание "жи", "жа" в названии деревень — нормальное явление. Они отражают "жизнь", "рождение", вот предшествующее "пи" — меняет смысл с точностью до наоборот (bhi — бояться кого-либо или чего-либо, в переводе с рунического санскрита, примечание автора). Алеша знал санскрит в рамках "школьной программы", поверхностно нахватался слов, когда бедовал в монастырских стенах: всякие люди приходили, всякое люди говорили.
Бояться жизни могут только нежити. Ну, или те "знаменосцы" ворожбы, преступившие грань дозволенного. Но Попович в данный момент своего бытия больше опасался людей. Недавние события только укрепили его в этом мнении.
Он вышел на двух своих преследователей, не таясь, топор на плече. Те, если и удивились, но виду не показали — поздоровались, как у них водится:
— Явился, — сказали они хором и вытащили ножи. Бежать врассыпную громилы не собирались, зато собирались снова драться.
— Мне не нужны ваши головы, уроды — сказал Алеша, насколько мог дружелюбней.
— Зато нам нужна твоя, — ответил один из врагов и нехорошо ухмыльнулся.
— Зачем? — поинтересовался Попович.
— Приказ, — сказал, как отрезал, второй.
А его коллега добавил:
— Инструкция.
— Ну, что же, подеремся до обеда, а там видно будет, — согласился Алеша.
Прислужники Владимира ловко замахали ножами и разошлись по сторонам. Чувствовалось, что с оружием они обращаться умели. Чего нельзя было сказать про Поповича. Если он и держал в руках колюще-режущий инструмент, то самыми страшными убийствами для него были лишения жизней кур, гусей и уток. Уровень баранов, свиней и быков достигнут не был, не говоря уже про человеческие жертвоприношения. Монастырскую школу русов он полностью не освоил, закончив только ознакомительную часть, связанную с мордобоем.
Этого не знали его враги, их наступательный посыл несколько смущал топор, доселе покоившийся на плече. Они примеривались, кружили, меняли позиции, сверкали лезвиями и глазами. Со стороны это могло показаться танцем, но единственный человек, наблюдавший за ним, быстро утомился.
— Или драться давайте, или я пойду, — сказал Алеша и шагнул в сторону дороги.
— Никуда ты не пойдешь, — вдруг взвизгнул один из преследователей и, пробежав несколько шагов, встал на его пути, показывая свой нож. Проделал он это столь стремительно, что напарник никак не успел среагировать, продолжив танцевать на том месте, где был до этого.
— Ладно, — согласился Попович и бросил неудобный для него топор в сторону.
Решивший форсировать события громила почему-то проводил томным взглядом полет грозного оружия, вероятно пытаясь найти в действиях оппонента скрытый подвох. Но Алеша всего лишь избавился от мешающего ему свободно перемещаться предмета, одной рукой перехватил вражеское запястье с ножом, а другой сунул ему по уху. Получилось не очень сильно, но обидно.
Настолько, что за своего товарища оскорбился его компаньон. Он закричал боевой клич кастрируемых поросят "Ииии" и побежал в атаку. Алеша не хотел, чтобы в него воткнули ножик, поэтому резко крутанул своей рукой. Его движение повторил и ближайший противник — немудрено, ведь они до сих пор держались за руки. Однако желаемого результата достичь не удалось: громила не прыгнул через голову и оружие не выронил. Зато как-то неловко сместился прямо под удар соратника — тот в самый последний момент изменил наклон лезвия, так что ничего смертельно опасного не совершил. Не считать же таковым две глубокие царапины: одна — у Алеши на плече, другая — на животе у товарища.
Тем не менее, это было болезненно. Все закричали: раненные — потому что им сделалось не по себе, а тот, кто эти раны нанес — наверно, из солидарности. В этот самый момент Поповичу удалось преломить ситуацию в сторону ничьей. Он так и не отпустил чужую руку с ножом, зато без особого усилия направил ее прямо в грудь поцарапавшего его человека. Хозяин руки даже как-то не противился, его, вероятно, очень обидело, что ему свои же парни полосуют живот.
