Праведный гнев сменил оцепенение, и лицо Кадая посуровело.
— Отступник! — прорычал капитан.
Мучительный спазм сжал грудь Дак'ира, когда он увидел этого страшного воина, и сознание его вновь погрузилось в жуткий кошмар его сна…
Аура Иерон будто растворился в сером небе Морибара. Вырезанные из кости обелиски устремлялись в бескрайний стальной небосвод, а бесконечные тропы вились между склепами, по полям мавзолеев, по долинам гробниц. Дак'ир шел среди тысяч и тысяч могил, через фаланги крипт, вдоль батальонов рак с мощами, сквозь подземные катакомбы, пока сей скорбный путь не привел его наконец к пределу.
Там, под холодной сырой землей, располагалась огромная печь крематория, которая кипела, горела, шипела, излучая яркий, но далеко не приятный и совсем не влекущий к себе свет.
Острая боль пронзила тело Дак'ира, и видение сменилось. Он схватился руками за грудь, но не почуял под пальцами свой черный панцирь. Теперь он снова был скаутом и, стоя у входа в крематорий, смотрел в огромную огненную яму, способную вместить титана, которая горела, горела, горела… до самого расплавленного ядра Морибара!
Затем Дак'ир увидел двоих Астартес, которые из последних сил карабкались по краю этих врат в огненную смерть. Нигилан отчаянно цеплялся за капитана Ушорака, а его черные силовые доспехи трескались от невыносимого жара, поднимающегося снизу.
Грозная пропасть бурлила. Лопались раскаленные пузыри, и всплески лавы фонтанами прорезали воздух, и внезапно исполинский столп пламени вырвался из ямы крематория. Сплошная стена огня скрыла воинов, и Дак'ир заслонил глаза рукой. Чьи-то сильные руки схватили его за плечо и оттащили подальше от исполинского гейзера, в то время как отступники, которых он должен был доставить на суд, а вовсе не убивать, нашли свою судьбу во власти огненной стихии. Едва различимый за плотной завесой огня, Нигилан отчаянно вопил, и лицо его плавилось в огне…
Дак'ир вернулся к реальности. Болезненное головокружение, которое он испытывал, грозило заглушить все его чувства, и он, мобилизовав все свои силы, постарался взять себя в руки. Во рту чувствовался привкус крови, а перед глазами плясали черные точки. Сорвав с себя шлем, сержант попробовал успокоить дыхание.
А где-то в храме между тем шел разговор…
— Ты не умер! — обвиняющим тоном начал Кадай, глядя снизу вверх на воина.
Достаточно было бы одного выстрела, чтобы сбить отступника с балкона, но руки капитана будто налились свинцом.
— Я выжил, — отозвался Нигилан, чье обезображенное лицо вдобавок к рубцам прорезали глубокие морщины — из-за усилий, которые отступник прилагал, чтобы психически подавить Саламандр.
— Ты должен был предстать перед судом, а не встретить смерть! — сказал Кадай и кровожадно улыбнулся. — Ты взорвал крематорий и тем самым возбудил нестабильное ядро Морибара! Ты спровоцировал извержение, чтобы бежать, а заодно убить меня и моих братьев. Гибель Ушорака — на твоей совести! Твоей и его самого!
— Не смей говорить о нем! — вскричал Нигилан, и красные токи энергий вырвались из его глаз и рассыпались зигзагами молний вокруг психосилового жезла.
Однако излив ярость, Драконий Воин быстро пришел в себя.
— Убийца здесь ты, Кадай! Ничтожный военачальник, который ни перед чем не остановится, чтобы заполучить свою добычу! Но в одном, возможно, ты прав!.. Я и вправду тогда погиб, чтобы родиться вновь!
Кадаю удалось чуть приподнять свой инферно-пистолет. Психическая хватка Нигилана ослабевала. Капитан уже готовился одним волевым рывком освободиться из его хватки и пристрелить предателя на месте, когда тело Оратора вдруг начали сотрясать конвульсии.
— Теперь это уже не имеет значения, — добавил Драконий Воин, отступая в тень балконной ниши. — Для тебя-то уж точно…
Нигилан снял психические путы, и Кадай выстрелил ему вслед из инферно-пистолета, расплавив секцию балконных перил. Саламандр уже хотел броситься в погоню, когда вокруг тела Оратора вдруг сгустилась какая-то темная аура и необъяснимым образом подняла почти обезглавленный труп. Еретик теперь болтался над землей, как туша в лавке мясника.
Медленно, мучительно медленно для свидетелей этой сцены труп поднял то, что осталось от его головы: всем открылось его изуродованное лицо, наполовину уничтоженное болтерным выстрелом. Блестящая красная плоть, которая частично покрывала залитый кровью череп, жутко мерцала в тусклом свете храма. То, что осталось от черепа Оратора, вдруг треснуло, как яичная скорлупа, и стала видна влажно поблескивающая кобальтовая кожа. На свет готовилась появиться злобная, вызванная сюда из другого, нереального измерения сущность. На материальный план мира пробилось нечто… противоестественное.
Сверкающие черные глаза без век глядели с какой-то нездешней, невиданной в этом мире ненавистью. Восьмиконечная звезда, некогда выжженная на лбу Оратора, теперь сияла на теле этого нового чудища. Рана от клейма оказалась жизненно необходимой для рождения этой твари. Порождение варпа развивалось, пульсируя в человеческом организме, как второе, мерзкое сердце.
Из человеческой плоти, подобно пробудившимся луковицам, стали прорастать костные образования, каждое из которых венчал толстый шип, тело быстро покрылось зарослями острых игл. Пальцы вытянулись, выпуская длинные цепкие черные когти. Раздувшаяся челюсть Оратора стала еще больше, растягиваясь, становясь все шире, пока не превратилась в ужасную безгубую впадину, из глубины которой выдавался длинный, гибкий, как хлыст, язык, с кровавым костным шипом на каждом из трех своих отростков.
Культисты завизжали от ужаса и обожания при виде того, как телом убитого Оратора овладевают темные силы. Жрецы-потрошители склонились перед чудовищем и вновь обратили на Саламандр свои цепные мечи.
Тварь была первобытной, и, хотя, вырванная из эфирной спячки, она лишь отчасти способна была воспринять этот новый для себя мир, неутолимый голод толкал ее на поиски живых душ. Взревев от боли и ярости, она бросилась вперед, сожрав попутно двух жрецов-потрошителей, что стояли возле Кадая. Она поглотила их целиком, словно какой-то ужасный василиск, и громкий хруст костей сопровождал исчезновение добычи в раздутой жабьей глотке.
— Мерзость… — тяжело выдохнул Кадай и взялся за рукоять громового молота, готовясь сокрушить демона.
Нигилан предал свою душу темным силам, что было лишь следствием его преступных деяний.
— Умри, адская тварь! — вскричал Век'шен, вставая между капитаном и ворвавшимся в мир демоном.
Прочертив огненной глефой ослепительную дугу в воздухе, чемпион роты нанес удар, способный свалить орочьего вожака. Демон поймал оружие когтями, и глефа прочно застряла в них. Язык твари сверкнул молнией, выскользнув из бездонной пасти, и мгновенно обвил закованную в силовые доспехи фигуру Век'шена. Рот Саламандра раскрылся в безмолвном крике, поскольку роковая петля сначала лишила его дыхания, а затем просто раздавила.
