К нему приходили за помощью всегда, даже тогда, когда этой помощи и не надобно было. Как люди прознали, что он поселился на берегу святого озера, так и стали посещать. Никого не интересовало его прошлое, все видели только настоящее, которое было, прямо сказать, странным. Александр легко мог отказать в просьбе, мог принять дар, соль, например, а мог и попросить забрать с собой обратно. Никогда не брал деньги и драгоценности, разве что иногда делал исключение для серебра. Да и то в виде какой-нибудь сущей безделицы, типа обломка медальона или брошки.
"Старец" лечил людей, предсказывал будущее, если можно было назвать так те советы, что он выдавал, легко и непринужденно распутывал самые непростые житейские моменты — словом, был для людей истиной, зачастую и непонятной. Но ему доверяли и поверяли самое сокровенное.
Откуда пришел странный вепс, кем он был раньше — оставалось загадкой. Его спрашивать боялись, да Александр, пожалуй, и сам не знал. Он жил в глуши, никому не мешал, ограничивался в своем быте только самым необходимым, и его самодостаточность порождала подозрения. В первую очередь у попов, во вторую — у слэйвинов.
Нагрянувший в ближайший лес с утра пораньше князь провел в дороге всю ночь, полагая, что лунного света вполне достаточно, чтобы не заблудиться. Его самонадеянность привела весь их отряд из пяти человек в болото. Князь привычно ругался на своих сопровождающих стражников, те привычно сносили ругань, готовые сорвать злость на первом встречном. Встречных в этой глуши почему-то было негусто. Первым же оказался как раз чудотворец Александр, к которому и направлялась вся делегация.
Стражники спешились, обступили отшельника со всех сторон, чтобы тот не убежал, и угрюмо ждали команды князя. Сухощавый белоголовый и белобородый человек с натруженными жилистыми рукам, ясным взглядом синих, как небо, глаз не выказывал никакого страха, что стражниками воспринималось однозначно: не уважает, падла.
— Почему без шапки? — спросил князь, его джигиты напряглись, готовые совершать бойцовские подвиги.
— Ты сам ко мне пришел, — ответил Александр, не отводя взгляд.
— Я - князь, — представился князь.
— Ты — Ярицслэйв, — уточнил "старец".
Тот поморщился, словно от неприятного воспоминания и возразил:
— Я - Ярослав, люди прозвали меня Мудрым. Все это вокруг — мои владения.
— Мудрым тебя прозвали maaorjat (смерды, в переводе, примечание автора). Это не твои владения.
Один из стражников дернулся, чтобы отвесить строптивому аборигену оплеуху, да как-то промахнулся, едва не упав сам.
Князь усмехнулся. Ему рассказывали, что чудотворец — очень непростой человек, легче его убить, чем заставить. С убийством придется погодить, не затем же, в самом деле, он сюда пробирался, не считаясь с временем суток.
— Откуда ты знаешь мое имя, которое я уже и сам позабыл? — спросил он.
— У тебя все на лице написано, — пожал плечами Александр (järeys, в переводе — грубый, примечание автора).
Князь опять усмехнулся, на сей раз даже с какой-то грустью во взгляде. Его лицо с длинным, точно птичий клюв носом, и глубоко посаженными бесцветными глазами в лучах восходящего солнца отливало желтизной. Впрочем, на закате его цвет был таким же. Ярослав жестоко страдал от болезни, с которой не могли справиться его дворовые врачи, да и в Батиханстве, куда он ездил за очередным ярлыком, врачеватели только щупали живот в районе печени, пускали, почем зря, кровь из руки в медный тазик и заставляли пить остро пахнущий мышьяком порошок. Потеря крови вызывала слабость, микстура — расстройство желудка, а резкая боль свои атаки не прекращала.
— Вижу — ты мне не веришь, — сказал чудотворец.
— Я никому не верю, — ответил Ярицслэйв. — Но мне нужна твоя помощь. Я заплачу, сколько хочешь.
Оба они прекрасно знали, что князь никогда не платил, так же как и не выполнял свои обещания. Это среди слэйвинов называлось модным словом "политика", наиболее точно отражающая подход к жизни.
— Клянусь богом, если ты поможешь, никто более тебе не будет угрожать, — очень искренне проговорил князь и потрогал себя щепоткой из трех пальцев в разных местах. Его прислужники в тот же момент повторили священнодействие с очень, правда, постными лицами.
Александр поморщился: то, что у слэйвинов считалось верхом набожности, здесь казалось полнейшим безобразием. Хотелось плюнуть под ноги и уйти. Однако он понимал, что просто так убраться ему не позволят. Неприкрытая угроза, насупленные лица стражников говорили сами за себя. Впрочем, "старец" знал, что в его лесу ничто не может помешать ему поступать так, как самому хочется. Но отказать просто так, по природной душевной вредности, тоже было не совсем правильно. Даже этому душевнобольному.
— Ну и как мне помочь, коль ты на лошади? — с некоторой долей ехидства спросил чудотворец.
Он ожидал ответной реплики, типа: "Подать и ему коня", но ошибся. Ярицлэйв очень осторожно и с трудом спустился наземь. Видать, приступы боли с ним случались нешуточные, раз он так боялся совершить сколь малое движение, побуждающее муку.
Комары радостно бросились на тощее желтое тело князя, когда прислужники сняли с него кожаную рубаху. Но он не обращал на это никакого внимания, сотворив, скорее по привычке, такую надменную физиономию, что и приблизиться-то было страшно. Гнус, впрочем, это выражение лица не испугало.
Александр, подходя к князю, понял, что телесная болезнь этого человека здорово усугублена душевной. Дело было не в том, что воля Ярицслэйва была сломлена болью, и не в том, что муки совести не позволяли обрести равновесие, заставляя тело принимать на себя душевное страдание. Все было гораздо страшнее.
Откуда-то из глубины памяти всплыло детство, деревня, люди меря, прогоняющие свои отборные табуны к месту летних пастбищ. Он с бабушкой живет на отшибе, слэйвины, заселившие половину деревни, незлобные и дружелюбные к коренным вепсам. Родителей нет, нет даже воспоминаний о них. И зовут его не Александр.
Пожар, уничтоживший всю деревню, точнее, почти всю — только их дом сохранился, потому что стоял у черта на куличках. Племенные кони в панике мечутся в пламени, ломая себе ноги, затаптывая не успевших убежать людей. А куда тут спрячешься? Вся деревня запылала разом, именно в тот момент, когда меря повела свой самый большой табун.
Горький запах гари и тошнотворный — сгоревшей плоти. Никто не знает, как дальше жить. Бабушка предлагает соседям взять к себе всех ребят: в хозяйстве есть корова, будет детишек молоком отпаивать. Но кричат какие-то женщины, выходит вперед огромный слэйвин и начинает говорить. Говорит он долго и все время машет кулаком. С ним соглашаются все: слэйвины — сразу же, вепсы — чуть погодя, а меря — вся мертвая, убили их во время пожара неведомо кто.
