– Мы принесем жертвы все вместе! – сказал он вслух, решив быть великодушным (это совсем не трудно, когда сам в своих правах не сомневаешься). – Бергвид должен попросить благословения материнского рода, а без тебя, Фримод ярл, у нас мало бы что получилось!
– Я рад вам помочь! И рад оказать уважение такому знатному и славному роду! – с благодарностью воскликнул Фримод ярл.
Бергвид промолчал.
Гьяллар протянул Хагиру факел, и он трижды пронес через пламя лезвие ножа, держа его двумя руками за рукоять и конец острия. Потом он взял из рук хирдмана черную курицу со связанными ногами, огляделся, увидел выпирающий из мха черный конец толстого бревна и, присев возле него на колено, положил курицу на бревно. Гридница здесь была или дружинный дом, баня или амбар – неважно. Здесь жили его предки во многих поколениях, а значит, каждый уголёк здесь священен.
– Прими мою жертву, род Лейрингов! – произнес он и отрезал курице голову, приподнял ее ноги, чтобы кровь вытекала свободнее. – К вам обращаюсь я, один из ваших потомков, Хагир сын Халькеля, внук Арнвальда. Я… – Хагир сглотнул, чтобы справиться с судорогой в горле, и голос его от волнения зазвучал глуховато. – Я привел на нашу землю наследника наших прежних конунгов. И здесь, над пожарищем вашего дома, дома, где сам я родился, над истоком нашего рода, я клянусь сделать все, чтобы Квиттинг вернул свою прежнюю честь и славу, мир и благополучие. Дайте мне сил для этого.
Кровь стекала с обугленного бревна и пропадала в черном мху, и у Хагира становилось все теплее и теплее на сердце. Он верил, что жертва его согрела умерших, что они слышат его, но больше не потянут к себе руками призраков. Он – молодой, живой побег могучего древнего дерева, ему расти и расти… Конечно, были в том дереве и дурные ветки, и ствол его искривлялся, и дупла имелись… Но иначе и не бывает, все живое растет и развивается через трудности, а значит, кривится и пачкается. Только мертвое может быть совершенно, да только кому от него тепло? А в целом ствол здоров и корни глубоки. А значит, отчего бы старому корню не дать еще целую рощу побегов?
Потом приносили жертвы Бергвид и Фримод ярл; Бергвид обронил лишь несколько слов, прося благословения у материнского рода в борьбе за наследство отцовского, зато Фримод ярл произнес пылкую и красочную речь: упомянул и «борьбу за правое дело», и «радость помочь достойному», и что «честь – богатство благородного человека», и что «подвиги – дорога к бессмертию». Даже героев древности не забыл. Но Хагир слушал его одним ухом: главное сказал он сам. Не чужака Фримода ярла, даже не Бергвида, из которого еще неизвестно что выйдет, а себя самого, истинного Лейринга, он чувствовал обязанным возродить эту некогда многолюдную и живую усадьбу. Хотя, может быть, где-то совсем на другом месте. Он не видел этой будущей усадьбы, но ощущал ее в себе, как живое, теплое зернышко, способное прорасти в подходящих условиях, и этот новый запас жизненных сил делал все другим: вечер стал светлее, воздух теплее, и даже мрачное, замкнутое небо смутно обещало что-то…
– Ну, как, понравилось наследство? – спросил его Гельд по пути назад.
– Не знаю, – ответил Хагир. Ему не хотелось даже Гельду рассказывать о старухе Йорунн: при всей своей неприглядности, она теперь была его драгоценной тайной, его отзывом из прошлого, который принадлежал только ему. – Пожалуй, если у меня когда-нибудь будут на это средства, я построю новую усадьбу Лейрингов в другом месте. Не хочется тревожить то, что здесь лежит. Здесь слишком много прошлого.
– Это верно, – согласился Гельд. – А я вот стоял тут и думал: а прошло ли это прошлое, если я, тот же самый, стою на этом же месте и очень хорошо помню, как тут все было?
Наутро дул южный ветер, и все три корабля подняли паруса. К вечеру они оставили Острый мыс далеко позади, и на второй день ночевали в той самой усадьбе, где Бьярта повстречала Гельда. Еще через несколько дней они оказались уже в окрестностях Березняка. По пути они расспрашивали, не слышно ли чего о фьяллях, но прибрежные жители отвечали, что пока никто не показывался. Несмотря на укоротившийся зимний день, за сутки старались покрыть как можно большее расстояние: плыли и в утренних сумерках, и вечером при свете луны. Квитты хорошо знали свое побережье, и плавание в некотором удалении от берега ничем не грозило. Всем хотелось приблизить конец путешествия: Бьярте не терпелось поскорее увидеть детей, Фримоду ярлу – врагов.
Наконец до дома остался всего один переход. Орел Хресвельг за несколько дней непрерывной работы утомился, ветер дул слабо, и гребцам опять пришлось налечь на весла. Именно сейчас, в двух шагах, как говорил Стормунд, от дома это было особенно обидно. Но нет худа без добра: если бы корабли шли под парусами, люди могли бы не заметить на маленьком лесистом выступе крошечную человеческую фигурку.
– Посмотрите, там какой-то тролль пляшет! – крикнул Бранд Овсяный. – Наверное, заклинает бурю!
Маленькая фигурка просто выходила из себя; махала руками, подскакивала, чуть ли не рвалась броситься в воду.
– Он от нас чего-то хочет! – решил Гьяллар. – Не помню, чтобы у нас под боком водились такие надоедливые тролли.
– Бьярта! Иди погляди! – хохочущий Стормунд звал жену. – Ну и потешно же прыгает! Ты смотри, чего выделывает!
– Надо подойти поближе! – крикнул Хагир от рулевого весла. – Может, там какое-то несчастье.
Бьярта подошла к борту, откуда было лучше видно, прищурилась, потом вдруг ахнула и завопила:
– Ты совсем ослеп! Не узнаешь родного сына! Это Коль! Это мой сын! Гребите скорее к берегу! Вы что, не видите! Скорее!
Крича и протягивая руки, она так отчаянно билась о борт, что, если бы Стормунд вовремя ее не поймал, вполне могла бы свалиться и бежать к ребенку прямо по воде.
– Корабль, корабль во фьорде! Похоже, Стормунд Ёрш возвращается!
Тюра уронила ложку и поспешно обернулась к двери. Фьялли толпой бежали из гридницы, даже великий герой Ормкель выскочил, на ходу вытирая бородку рукавом.
– Идет корабль! – повторял фьялль, один из тех, кто оставался в дозоре охранять «Златорогого» и подступы к усадьбе. – Идет, уже скоро будет здесь. Скамей на пятнадцать, людей на нем человек сорок. Стормунда не видел.
– Какой у вас корабль? – настырно спросил Ормкель, заметив Тюру.
– «Волк» на четырнадцать скамей, – пробормотала она, вспоминая Ульвмодово имущество, сданное Хагиру и Бьярте за седьмую часть добычи. – Зеленый линялый парус…
– Они на веслах, но волк на штевне, – подтвердил дозорный.
– У него было сорок человек?
– Вроде того, – пробормотала Тюра.
Сердце стучало сильно и даже болезненно, и она прижала к груди сжатый кулак. Они все-таки вернулись… В это уже не верилось: казалось, они не вернутся никогда и она навсегда останется в усадьбе с фьяллями. Эти четыре дня, что дружина Ормкеля провела здесь, Тюра прожила, как бы ступая по тонкому льду. Побывав по соседству, захватчики привезли множество съестных припасов, и целыми днями Тюра хлопотала над котлами и сковородками: шестьдесят человек накормить нелегко! Но эта занятость стала для нее благом, так как не оставляла времени для страхов. Искать расположения фьяллей ей не позволила бы гордость, а притворно улыбаться и втайне обдумывать, где бы достать яду, у нее не хватило бы ни смелости, ни воображения. Поэтому Тюра просто занималась делом, без улыбок и без проклятий, не спорила с распоряжениями Ормкеля и тем не побуждала его доказывать, что хозяин в усадьбе именно он. И угадала: Ормкель был слишком занят сбором дани, а его дружина была приучена не лезть вперед вожака. У фьяллей это вообще не принято. Очень собранное племя. Хагир говорил, что достоинства врага – твоя головная боль. Но иной раз, как выяснилось, совсем неплохо иметь врагами собранных и послушных вождю людей. Богиня Фригг! Да кто же придумал, что она, вдова с девочкой и кучкой напуганной челяди, должна противостоять вооруженной дружине!
