Но эффект был прямо противоположный. Вместо того, чтобы успокоить Гициллу, этот контакт вселил страх в него, вызвав в душе Дафана глубокое смятение.
Застрелив трех имперцев, он действовал как автомат, его разум — казалось — был чист, и мысли — казалось — полностью упорядочены, но это была лишь недолгая иллюзия. Когда он коснулся мутировавшего тела Гициллы, сила его связи с демоном вновь стала очевидной. Она по-прежнему касалась лишь чувств, а не разума, но мощь пробужденных ею эмоций заставила сознание Дафана ощутить себя воистину ничтожно слабым.
Если бы захлестнувшие его чувства были его собственными, Дафан, вероятно, сумел бы вскоре восстановить равновесие, но он — как и Гицилла — был слишком связан с Сатораэлем, чтобы быть способным сдержать не-его чувства. Его самые глубокие побуждения и желания слились с чувствами Гициллы — и видение, в котором затерялась Гицилла, хлынуло в его разум, как водопад.
Дафан знал, что его тело по-прежнему на поверхности его мира, выпущенное из когтистой лапы, в которой нес его в небе Сатораэль, но видение, которое он разделял с Гициллой и демоном, унесло некую менее материальную часть его несравненно выше, чем раньше.
Сатораэль летел вверх с невероятной, ошеломляющей скоростью. Дафан видел, как мир, на поверхности которого он жил, все уменьшался, превращаясь в крошечный полумесяц, не больше, чем казались луны в ночном небе, видимые с его поверхности.
Он знал, что остальную часть планеты покрывает ночная тьма. Знал он и то, что физически он сейчас где-то там, в этой ночной части, скрытый от своего собственного сверхъестественного взора.
Он видел, как солнце превратилось в маленькую звезду и затерялось на фоне тысяч — возможно, сотен тысяч — других звезд, которых было куда больше, чем он мог видеть с поверхности.
Дафан раньше и не представлял, что небо может быть таким прекрасным, столь исполненным возвышенного света.
Секунду видение было ясным, но потом оно начало расплываться, словно размазываться. Чистый и строгий белый свет звезд начал расцвечиваться другими цветами, течь и переливаться — точно так же, подумал Дафан, как текли и переливались сейчас внутренние сущности его и Гициллы.
Он, она и оно должны были быть сейчас отдельными светящимися точками разума, белыми и яркими, но они стали чем-то совсем другим: чем-то туманным и расплывчатым, многоцветным и нечетким… и причина этого была та же, по которой такими становились звезды.
Два измерения реальности, которые всегда должны были существовать отдельно, сейчас сливались и накладывались одно на другое…
И это смятение, всколыхнувшее саму реальность, было поднято ударами крыльев демона.
Сатораэль был сейчас слишком громадным, чтобы быть видимым, и, вероятно, уже слишком нематериальным, чтобы быть осязаемым, но он был здесь. То, что зародилось как семя внутри человека-Сосуда, теперь достигло высшей точки своего краткого существования, и результат его последней метаморфозы был сейчас очевиден.
Личинка, начинавшаяся как Нимиан, пожирая все, трансформировалась в Повелителя Перемен, который сейчас превращался в варп-шторм: варп-шторм, создающий чудовищную ловушку, в которую попадется флот имперских кораблей.
Дафан все еще сохранил достаточно сознания, чтобы сосчитать корабли; Гицилла этого сделать уже не могла.
Кораблей было двенадцать.
Дафан не мог сосчитать звезды, среди которых затерялось солнце, освещавшее его мир, но он знал, что звезд, должно быть, сотни миллионов, возможно даже сотни тысяч миллионов.
«Если Империум Человечества владеет всеми этими звездами», подумал он, «Сколько же у него может быть кораблей? И что из этого числа могут значить всего лишь двенадцать кораблей?»
Однажды, когда Дафан был еще маленьким, мать упрекнула его за то, что он сломал один из гвоздей, которые она дала ему, чтобы починить ограду курятника.
— Это же только один гвоздь, — сказал он тогда, — у кузнеца их еще целая корзина.
— Да, — сказала Ора, — но теперь нам нужен будет еще один гвоздь. А у кузнеца останется на один гвоздь меньше. Один лишний гвоздь мог бы пригодиться для подковки лошади, потому что если не хватит даже одного гвоздя, лошадь может потерять подкову, захромать, и погибнет в пустыне вместе со своим всадником. И если в пустыне погибнет отец, его дети могут умереть от голода, а их дети, которые могли бы родиться, уже никогда не родятся — а ведь кто-то из их потомков мог бы стать мудрейшим Сновидцем Мудрости в Гульзакандре, спасителем своего народа и карателем Калазендры.
Его мать пыталась так объяснить, что все великое и важное в мире зависит от множества предшествовавших событий, каждое из которых является частью сложной системы причин и следствий, и невозможно знать, не вызовет ли крошечная потеря чего-то незначительного здесь и сейчас несравненно большей потери чего-то важного где-либо и когда-либо потом.
Куда направлялись эти двенадцать кораблей, когда они услышали телепатический крик о помощи Дейра Ажао? Какая будет разница, если они уже никогда не прибудут к месту назначения? Возможно, никакой или очень малая — а возможно и напротив. Из-за нехватки даже одного корабля может быть проигран бой, потеряна целая планета. А если не будет двенадцати… Кто знает, что поставлено здесь на карту? Этого не знает ни Дафан, ни Гицилла, ни даже Сатораэль — но, возможно, это знает таинственный бог Хаоса, создавший Сатораэля — и этому богу не все равно…
Двенадцать кораблей направились сквозь варп-пространство к миру Дафана. Их навигаторов вел священный Астрономикон. Дафан знал это потому, что это знала Гицилла, и понимал это настолько, насколько понимала она.
И когда корабли выйдут туда, где их командиры ожидают найти нормальное пространство, они окажутся в варп-шторме. Таким образом, их последний переход будет осложнен настолько, что восстановить нормальное отношение с временем и пространством станет невозможным. Корабли будут уничтожены — не просто разорваны на части, как самолет, доставивший Дейра Ажао к Сатораэлю — они будут вывернуты наизнанку и подвергнуты еще более необычным изменениям.
Дафан знал это не столько потому, что это знал Сатораэль — способность Сатораэля к знанию сейчас быстро испарялась — сколько потому, что Сатораэль и был варп-штормом, который причинит эти разрушения, и еще потому, что часть души Дафана тоже стала варп-штормом, как и еще большая часть души Гициллы.
Дафан, Гицилла и Сатораэль будут разорваны вместе с кораблями — но из них троих лишь Дафан сохранил свою сущность достаточно, чтобы подумать о том, что станет с ними. Гицилла, как и Сатораэль, не знала, а лишь чувствовала это, и этого было ей довольно.
