Прошли годы, а она все помнила. Каждый день, проведенный рядом с ним, каждый миг, что могла видеть его. Прикасаться. Не думать о будущем и позволить себе быть счастливой. Это было так давно, и в то же время так близко.
Она посмотрела на молодой месяц, думая о том, видит ли он его? Любуется, так же как и она? Может ли он своим сиянием на мгновенье соединить их души?
Хотелось верить, что может. Хотелось вновь ощутить его тепло.
Крики во дворе привлекли ее внимание, отвлекая от грустных мыслей. Лураса высунулась из окна, посмотреть, что происходит. Возле конюшен полыхали яркие огни факелов, и мелькали темные людские фигуры. Женщина нахмурилась, раздумывая над тем, что могло так растревожить гвардейцев.
Уже несколько недель замковый гарнизон напоминал растревоженный улей. Со дня похищения Таирии, отряды мужчин в униформе сновали по двору, то собираясь в дорогу, то возвращаясь в казармы. Казалось, что численность гвардейцев несоизмеримо увеличилась по сравнению с бывшим ранее составом. Во всяком случае, она никогда не думала, что в пределах дворца обитает такое количество обученных военному делу людей.
Подстегиваемая пробудившимся любопытством, Лураса накинула на плечи шаль и вышла в смежную комнату, чтобы взглянуть из другого окна. В камине еще теплился разведенный с вечера огонь, и в его неровном свете женщина увидела спящую в кресле кормилицу.
- Гарья, - укоризненно прошептала она, потрепав по плечу молочную мать. - Ну, зачем ты опять здесь? Иди к себе.
Старая женщина рассеянно похлопала глазами, прежде чем сон отступил, и она разглядела Лурасу.
- Сама не заметила, как уснула, - принялась отнекиваться она, зная, что Раса не одобряет ее ночные бдения.
Названная дочь неодобрительно покачала головой. Она ни на миг не поверила, что Гарья случайно уснула. Скорее уж сознательно осталась сидеть здесь, чтобы в случае чего встать на пути у вейнгара.
- Ложись, иди, - посоветовала кормилице Лураса. - Я сама справлюсь.
Пока Гарья, ворча что-то о неблагодарных детях, поднималась с кресла, Раса подошла к окну и распахнула его. Ее покои располагались в восьмиугольной башне, и из притворной комнаты можно было беспрепятственно видеть конюшни, вытянувшиеся вдоль дворцовой стены.
Если сперва сестра вейнгара подумала, что что-то стряслось непосредственно на конюшнях, то сейчас поняла, что наибольшее средоточие огней находится правее, в непосредственной близости от стены. Ветер доносил до нее встревоженные выкрики, но разобрать о чем они не получалось.
- Что ты там выглядываешь? - раздалось у нее за спиной, а затем теплая рука кормилицы опустилась на ее плечо.
Гарья высунулась вслед за Лурасой в окно, и уже обе женщины устремили удивленные взгляды в сторону горящих факелов.
- Случилось что-то. Вот только не пойму что, - ответила Раса, встревожено кусая губы.
Где-то внутри нее вспыхнула и постепенно все ярче разгоралась жалящая искра нехорошего предчувствия.
- Может, жеребец какой взбеленился? - предположила Гарья, так же, как и молочная дочь, напрягая слух.
- Не похоже, - не согласилась Лураса. - Больно их много на одного.
- Разузнать?
- Нет, узнаем еще, - отказалась было сестра вейнгара, но тоненький голосок в ее груди запротестовал, требуя немедленно все выяснить. - Или же…
Она замолчала, когда ночь прорезала яркая голубая вспышка. Сердце замерло на мгновенье, а затем пустилось вскачь. Горло перехватило. Перед глазами все поплыло, превращаясь в водоворот разноцветных вспышек. Ноги вдруг стали ватными, отказываясь держать ее, и женщина ухватилась за открытую створку окна, чтобы не упасть.
- Гарья, - простонала она, когда руки вездесущей кормилицы обхватили ее за талию.
- Что такое, милая? Голова закружилась? - запричитала старая женщина, пытаясь отвести Лурасу от окна, но та словно приросла к месту.
- Это он, Гарья. Это он!.. - беспрестанно повторяла она, будто заставляла себя поверить во что-то.
Кормилица же, абсолютно не понимая, о чем идет речь, успокаивающе вставляла в промежутках:
- Все хорошо, родная. Все хорошо…
Но хорошо не было. Нить, столько лет удерживающая Лурасу в заточении, оборвалась. Ее рассекло яркой вспышкой. До боли знакомой вспышкой. Не раз виденной из окна горной крепости, когда Антаргин спускался в ущелье, что подарить несколько минут свободы рьястору. Давая себе и ему возможность на несколько коротких мгновений стать свободными.
Отчаянный ритм ее сердца постепенно замедлялся. Она позволила ему поверить. Позволила себе поверить, что увиденное во дворе не было обманом зрения, а правдой. Ее правдой!
Высвободившись из настойчивых рук кормилицы, Лураса рванулась обратно к окну. Убедиться!
Один единственный взгляд, и она уже бежит к двери, забыв о запретах и предостережениях Матерна. Забыв обо всем на свете, кроме стремлений собственного сердца, которые намного опережали тело.
Кормилица, всплеснув руками, устремилась следом за молочной дочерью, угнаться за которой было выше ее сил. Но девочка не отзывалась, не останавливалась, чтобы подождать, а стремглав неслась вперед, будто бесы аргердовых подземелий гнались за ней по пятам.
***
Их будто поджидали. Если бы Лутарг не знал, что все посвященные в план проникновения в город неизменно находились под его присмотром, то решил бы, что их предали. Но нет. Такого случиться не могло, а значит, он снова накликал беду.
Злость на себя и собственную дурную судьбу захлестнула его. С губ сорвался раскатистый рык, и молодой человек бросился на гвардейцев, словно намеревался разорвать их на части голыми руками.
Он смог отбить Сарина, которого схватили, едва тот приоткрыл дверь, чтобы осмотреться. Раскидав троих стражников, Лутарг толкнул старца обратно к стене.
- Уводи остальных! - прокричал он, намереваясь отвлечь внимание на себя.
Его пылающий взор одного за другим выхватывал из темноты приближающихся мужчин. Ловил любое движение, ища того, кто станет первым. Кто решится броситься вперед.
Ярость пробуждалась в нем, подогреваемая каждым новым ударом сердца. Оно, словно кузнечные меха, раздувало бегущий по венам огонь, заставляя его пылать с неистовой, опаляющей силой.
В груди разрастался протестующий вопль: "Не отдам!". Никому не отдам и не позволю! Они мои!
Все те люди, что он привел с собой, были его и только его. Никто не посмеет причинить им боль! Обидеть или подчинить! Он разорвет любого, кто осмелится прикоснуться к ним! Перегрызет горло, как бешеная собака!
Он пригнулся, готовый принять удар гвардейца. Ноздри щекотал запах азарта, источаемого им. Азарта, который он превратит в страх. В леденящий душу ужас, что станет преследовать глупца всю оставшуюся жизнь.
