Джон Стиц - Похищение Манхэттена

В Манхэттене никогда не спят все. Даже в три часа ночи в нём полным-полно «сов», накачанных мегадозами тонизирующих средств, и покоя здесь не больше, чем в детском саду во время тихого часа, когда шустрые детки радостно бесятся, ни за что не желая укладываться в кроватки.

Вот и в ту ночь, когда ни с того ни с сего началось нечто умопомрачительное, из ряда вон выходящее, Манхэттен частично бодрствовал и светился огнями.

Немного дальше орбиты Сатурна и градусов на сорок выше плоскости эклиптики частицы солнечного ветра, дотоле спокойно летавшие в космическом пространстве, вдруг наткнулись на странную преграду, невесть откуда взявшуюся в этих пустынных краях.

Пространство-время начало корчиться. Вскоре вращающаяся сингулярность исказила его до такой степени, что образовалась чёрная дыра. Под действием её мощного гравитационного поля траектории частиц солнечного ветра изогнулись, их поток устремился в одну точку — в маленькую, но бездонную, бесконечную и всепожирающую прорву. Всё более ускоряясь, в последние наносекунды своей свободной жизни перед громадой событий — перед воротами в темницу чёрной дыры, частицы испускали нечто чудовищное — гамма-кванты с непрерывным спектром энергии.

Чёрная дыра росла, и когда диаметр её распух до нескольких сот километров, из этой жути вынырнул огромный космический корабль, такой же чёрный, невидимый, как и породившая его бездна. Он бешено вращался, поглощая всё падающее на него излучение. После появления корабля чёрная дыра начала съёживаться, пока не превратилась в точку и не исчезла. Снова ничто не препятствовало солнечному ветру, и траектории его частиц выровнялись в практически прямые линии, обрывавшиеся лишь в области пространства, занятой кораблём.

Гигантский корабль был плоским восьмиугольником, более ста километров в поперечнике. Вращение корабля постепенно замедлилось, поступательная скорость увеличилась, и он направился в сторону ближайшей звезды, которую люди называют солнцем, а точнее — к третьей от солнца голубоватой планете, сиявшей в черноте космоса.

Обороты увеличивались, рокот двигателя нарастал, мелькание винтовых лопастей слилось в один сплошной круг, и вертолёт приподнялся на метр над бетонной площадкой, расположенной на окраине Манхэттена. Пилот оглянулся на шестерых пассажиров — всё в порядке, все пристёгнуты ремнями безопасности, — ещё раз проверил показания индикаторов на приборном щитке и плавно тронул вертолёт вверх. Взлётная площадка с её опознавательными знаками начала уменьшаться, поле обзора расширилось. Лётчик развернул вертолёт и лёгким движением штурвала направил его над крышами зданий к протоке Ист-Ривер в сторону аэропорта имени Дж. Ф. Кеннеди.

Полёты из Манхэттена в аэропорт имени Кеннеди доставляли лётчику ни с чем не сравнимое удовольствие, особенно в утренние часы пик. Согласитесь, куда как приятно наблюдать свысока за пробками на забитых до отказа дорогах района Куинс — ползающие автомобильчики едва шевелятся, нелепо пытаясь пробиться сквозь груды себе подобных, время от времени трахаются друг о друга, вернее сказать, сталкиваются, а к ним на помощь бросаются столь же неповоротливые «ползуны» — машинки полицейских и «скорой помощи».

Вертолёт прекратил набор высоты над Ист-Ривер, точнее, над мостом Куинсборо, через который в этот утренний час в Манхэттен мчался сумасшедший поток машин, сверху похожих на ползающих насекомых.

И в этот момент внезапно мелькнула неуловимая тень. Пилот почуял опасность и на всякий случай начал сбавлять высоту. Может быть, пассажиры тоже почувствовали угрозу, но лётчик не мог слышать их крики — шлем с наушниками и рёв вертолёта полностью заглушали вопли смертельно перепуганных людей.

Но полёт продолжался нормально. Лётчик уже сумел убедить себя, что тень ему просто померещилась, как вдруг из сумрачного неба прямо перед кабиной вертолёта прорезался тонкий красный луч лазера. Лётчик немедленно опытным движением повернул штурвал, пытаясь спасти вертолёт от внезапного нападения, но было уже поздно. Шум лопастей, попавших под интенсивный пучок лазера, начал резко меняться — луч, как острый нож, с необыкновенной лёгкостью отрезал лопасти, и они разлетались во все стороны, словно пули из вращающегося пулемёта. В какие-то доли секунды диаметр винта уменьшился вдвое, а в следующее мгновение смертоносный луч добрался и до самого вертолёта — его металлический корпус был разрезан светоносной пилой пополам. Двигатель взорвался, осколки летающего агрегата вперемешку с кровавыми кусками человеческих тел отправились в свой последний полёт к водам протоки Ист-Ривер. Лётчик даже не успел выкрикнуть перед смертью одно из тех традиционных выражений, которые обычно после аварий прочитывают на магнитофоне «чёрного ящика» — единственного и неживого свидетеля воздушных катастроф.

Из аэропорта имени Дж. Ф. Кеннеди, называемом в просторечии ДжФК, Мэт Шихан сделал небольшой крюк по Бруклину и сел в метро. Поезд нёсся по линии A от станции «Джей Стрит» под протокой Ист-Ривер в Манхэттен, а Мэт Шихан смотрел сквозь окно вагона в темноту, периодически разрываемую проносящимися мимо лампами.

Сквозь грохот поезда едва доносились обрывки фраз пассажиров, но Мэт, поглощённый своими мыслями, не обращал на окружающих никакого внимания. Был утренний час пик, и давка, как всегда в это время, утрамбовала человеческие тела и, между прочим, плотно прижала к Мэту стоящую перед ним молодую женщину. А та, судя по выражению её лица, нисколько не возражала против столь тесного, чуть ли не интимного, соседства. Время от времени толпа колыхалась, сквозь переднее стекло был виден следующий покачивающийся вагон — всё было вполне обычно.

Вдруг прижатая к Мэту женщина взволнованно завертела во все стороны головой, свирепо выискивая кого-то, и наконец её зелёные глаза зло остановились на сверхблизком соседе — на ничего не подозревавшем бедняге Мэте.

— Не распускай руки! — рявкнула она со всей решительностью.

Мэт, конечно, сразу же обратил внимание на мелькнувшую белизну её зубов; не укрылась от его внимания и её красивая загорелая кожа. Впрочем, цвет сильного загара, по всей вероятности происходил не от солнца, а от генов — слишком уж гладкой была эта шелковистая прелесть, от загара подобного не бывает.