— Ну, так он же католик, — заметил я. — Он читал неправильную религиозную литературу, неправильно молился, и к нему ходил неправильный священник. И поэтому вы ему это позволяли.
— Ох! — сказал Ройтман. — Никогда не видел большой разницы между версиями заблуждения о существовании высшего начала. Тем более между христианскими конфессиями. Для меня это слишком тонко.
Столовая суда мало отличалась по планировке от столовых в Психологических Центрах и прокуратуре: то же самообслуживание с подносами. Но была, пожалуй, посолиднее: стулья с мягкими сиденьями, столы с белыми скатертями, стены, отделанные светло-серым камнем и картины с натюрмортами в весьма неплохом исполнении.
Я определил для себя ее место над колоннадой суда. Как раз четвертый этаж. И это выпуклое, полукруглое окно во всю стену хорошо видно с фасада. Там, за окном солнце уже клонится к закату, но еще ярко освящает едва припорошенные снегом улицы, деревья в садах и скверах, частные и многоквартирные дома и небоскребы делового центра Кириополя. Те же, что видны из СБК. Только оттуда мы смотрим на них с востока, а из суда — с юга. И потому они сияют на солнце, словно золотые иглы.
Нагорный опирался на спинку стула и смотрел на ту же картину.
— Загниваем, да? — улыбнулся он. — Цветем, по-моему.
— Вообще-то я думал, что у нас меритократия, а не либерализм, — сказал он, когда мы сели за стол.
— Меритократия с сильным влиянием либерализма, — сформулировал Ройтман.
Я взял томатный суп с крутонами, блинчики с мясом, взбитые сливки и грепфрутовый сок.
Возле стеклянных дверей в столовую, через которые прошли мы, я заметил еще пару дверей: глухих и закрытых.
— Саш, а подсудимых где кормят? — спросил я.
— Там, — и Нагорный кивнул на стену, за которой должно было находиться то самое помещение, в которое вели глухие двери.
— Им тоже дают взбитые сливки?
— Ну, конечно, кухня же общая.
— И блинчики с мясом?
— Конечно.
— Мясо, между прочим, белок, — заметил Ройтман, — очень полезно при психокорркции.
— Люди несчастные, убийцы, — прокомментировал Александр Анатольевич. — Что же их еще голодом морить?
— И по закону невиновны, — уточнил Евгений Львович.
— Мне кажется, что психолог не должен выступать предпоследним, перед обвиняемыми, — сказал я. — Очень давит на присяжных.
— У психолога наиболее адекватное представление о том, что нужно делать, — возразил Ройтман. — Как правило. Если он хороший психолог. А неопытного психолога не пустят в суд. Как видишь, выступал я, хотя не я один смотрел эту замечательную компанию. Я Митте смотрел, остальных — другие психологи Центра, но я перепроверил ПЗ. Так что знаю, что говорю. Психолог, конечно, давит, Артур. И на присяжных, и на судью. Но он давит в правильном направлении.
— Не прокурор же, — сказал Нагорный. — Психолог — не сторона обвинения. В идеале он нейтрален.
— Я читал, что до эпохи Психологических Центров последним выступал адвокат.
— Подсудимый с последним словом, как и сейчас, — уточнил Нагорный. — Адвокат предпоследним. Имелось в виду, что лучше отпустить виновного, чем наказать невиновного. Но психокоррекция не наказание. И для психокоррекции это неверно. Психокоррекцию делают множеству совершенно невиновных людей, тем же психологам. И никакого вреда от нее нет. Если конечно грамотно сделать.
К нам подошел Эрих Павлович.
— Разрешите?
— А это законно? — спросил я Нагорного.
— Законно, законно, — сказал Александр Анатольевич, — присяжные же решают. Садитесь, Эрих Павлович.
— Вот, если бы я с присяжными сейчас чай пил — тогда да, отставка гарантирована, — сказал судья, садясь рядом со мной.
— Но ведь, если вердикт будет обвинительным, окончательное решение выносите вы, — заметил я.
— От меня уже почти ничего не зависит. Если психологи ничего явно неадекватного не просят, я обычно соглашаюсь с психологами.
Он тронул меня за плечо.
— Артур, ну, ведь надо было пройти курс? Сейчас уже очевидно, по-моему. Результат блестящий.
С одной стороны, мне было лестно такое соседство, с другой, жест уж очень покровительственный.
— Ну, может быть, — сказал я.
— Он не связывает, — улыбнулся Ройтман.
— А что связано? — угрюмо спросил я.
— Еще бы! — сказал Евгений Львович. — Вообще-то, приличные люди в таких случаях благодарности пишут. Заходишь на страничку Старицына на портале ОПЦ — и вперед.
— Угу! Приличные воры и убийцы пишут благодарности, я помню.
— Бывшие воры и убийцы, — уточнил Ройтман.
— Да, — сказал Эрих Павлович, — частная превенция у нас очень хорошо работает. Чего нельзя сказать об общей.
— Общая превенция вообще плохо работает, — заметил Евгений Львович. — Нормальному человеку свойственно поступать хорошо. А если это для человека несвойственно, значит, у него проблемы: социальные, психологические, а то и психиатрические. И получается, что нормальным людям общая превенция не нужна. Нормальный человек вообще не ассоциирует себя с преступником, он ассоциирует себя с жертвой. И любое ужесточение законодательства воспринимает положительно, поскольку чувствует себя в большей безопасности. Его бесполезно пугать ответственностью, он это на свой счет не воспринимает. А больного человека лечить надо, а не запугивать. Так что решение социальных проблем плюс обнаружение психологических проблем до того, как человек совершит что-то непоправимое — вот и вся общая превенция.
— Не всегда получается, — сказал Эрих Павлович.
— Увы! — кивнул Ройтман. — Кстати, для блоков «А» и «Е» общая превенция работает вполне традиционным образом.
— Угу, — сказал судья. — Интеллект высокий.
— Именно. Люди боятся за целостность и неприкосновенность своей личности. До истерики иногда. А для «B» это почти не значимо. Для остальных: по-разному. Там разные люди. Хотя для большей части тоже не очень значимо. Кормят хорошо — ну, и слава богу.
— Эрих Павлович, а как вы думаете, какой будет вердикт? — спросил я.
— Не знаю, — пожал плечами судья. — Мой был бы обвинительным. А тут может быть, мне придется освобождать их в зале суда. Хотя, по-моему, большой трагедии не случится. Не думаю, что они выйдут и тут же примутся за старое. Все-таки не настоящие преступники. Знаете, как, со злой волей, с антисоциальными установками. Просто ребята в политику заигрались.
— Ну, очень заигрались, — сказал Ройтман. — Анри Вальдо тоже в политику заигрался.
— Конечно, — кивнул Эрих Павлович. — Безусловно, просто.
— Но психокоррекция там была необходима, как воздух, — заметил Евгений Львович.
— Так я не спорю, — согласился судья. — В этом случае мне тоже будет спокойнее, если они пройдут курс.
— Евгений Львович, — спросил я, когда мы возвращались в зал, — могу я чем-то помочь Богдану?
— Снайперу, который в вас стрелял? — уточнил Эрих Павлович.
— Да, я помню. Но он прав ведь. Я действительно охраны никогда не замечал, смотрел сквозь них и до сих пор, кроме него, не знаю никого по имени. Не думал, что это может кого-то обидеть.
Ройтман не удивился.
— Можете помочь. Конечно, Артур. Хотя бы морально. Все-таки ситуация пребывания в Психологичском Центре достаточно тяжелая. Да не вам мне объяснять. Здесь даже доброе слово — помощь. Не знаю, куда он поедет, но в любом случае дам вам контакт его психолога.
Зал суда уже был забит до отказа. По-моему, народу даже прибавилось.
Присяжные были на месте.
— Вы готовы? — спросил их судья.
— Да, — кивнул староста присяжных. — Мы передаем вам наш вердикт.
Решение тут же возникло на портале суда и, очевидно, упало судье на устройство связи.
Эрих Павлович встал. Мы тоже поднялись с мест.
Он читал, а я слушал и следил по тексту.
Вердикт для всех был обвинительным, но голоса разделились. По всем, кроме Михаила Лопатина за виновность было шестеро, против — трое. По Лопатину за виновность пятеро и четверо — против. Голоса не хватило. Думаю, дело было в словах Ройтмана о том, что ПЗ получше, и человек убежденный.
