Кожаных огурцов. На хор поставят. Будешь девочкой, порадуешь этих глиномесов.
Гнудь икнул.
— И что же делать?
— Тебе? Ничего. В первый раз, что ли? Ты же интеллигент. А все интеллигенты педерасты.
Лысый прислонился к стене и закрыл глаза.
Гнудь еще долго сидел в ступоре, пытаясь осознать себя в качестве пассивного полового партнера. Ему нравилось пялить нарисованных хентайных шалав в пухлые, круглые жопы, но представлять на их месте себя не хотелось.
За очередным поворотом казаки радостно взвыли, а за их широкими спинами Гнудь разглядел двух голых почти одинаковых девок.
Часть казаков скрутила профессора и капитана. Другие похватали за руки и за ноги обеих близняшек и оттащили в угол. Какая-то из этих двоих была та самая, что сбежала, подставив его перед начальством. Теперь на это было плевать. Гнудь безучастно поглазел на стремительно начавшуюся групповуху и отвернулся.
— Слышь, интеллигенция, — прошептал из темноты лысый энкаведешник. — Это наш шанс.
— Шанс на что?
— На побег, тупень. Они еще минимум час в дырах будут ковыряться. Успеем свалить подальше. Давай, пока зеленая сука отвлеклась.
Тварь в зеленом платье торчала в толпе гомонящих казаков и раздавала советы участникам процесса.
Энкавэдэшник сверкнул лысиной в темноте коридора.
— Ну? Ты со мной?
Гнудь юркнул следом.
Они проползли мимо сонного патрульного в надвинутой на глаза папахе и углубились в черный каменный лабиринт.
— Куда мы идем? — Гнудь едва поспевал за целеустремленно топавшим чекистом. — У вас есть план?
— Ты что, слепой? — лысый ткнул рукой в сторону кристалла, видневшегося в прорехах полуразрушенных стен. — Вымпел реввоенсовета не видишь? Красное знамя на холме? А черный паровоз на путях? Это ж поезд наркомвоенмора! Куда еще мы можем идти? Горн битый час «сбор всех частей» играет. Тоже не слышишь?
Гнудь машинально прислушался, и ему показалось, что сквозь завывания ветра действительно доносится далекий звук трубы.
Чекист вцепился пальцами в парапет и высунул голову наружу.
— Всегда знал, что герои не умирают. Просто уходят туда, где нужнее. Ты только посмотри! Там все наши!
Он свернул пальцы трубочкой и приложил к глазам, словно бинокль.
— Видишь конные сотни рядом с вымпелом? А впереди кто? В бурке и папахе на лихом коне? Чапай! А костер видишь? Узнаёшь, кто сидит? Щорс, Лазо! А кто встал сейчас и стоит рядом? Это ж Григорий Иванович! Мы с ним в девятнадцатом… Эх!
Чекист ударил кулаком по парапету. По его щекам текли слезы.
— Не думал, что снова увижу. Эх, молодость… Как сейчас помню. Утро, туман, степь. Шашки наголо и — с холмов тысячной конной лавой на золотопогонников! А-а-а! Я в восемнадцать лет уже полком командовал, в Первой. Представляешь? А какие бабы были, особенно трофейные. Все эти дочки генералов и толстосумов. Красивые, холеные, надменные. Смотрят на тебя, как на пустое место. А ты ее за волосы и к себе. Тряпье ножом вспарываешь и — жопой кверху. А потом наружу пинком голую, чтобы товарищи попользовались. Вот помню мы в одной гимназии застряли. А там гимназисточки. Свежие, мягкие. Десять штук. Мы их два дня всем штабом пёрли. Наркому это, правда, не понравилось. Одного даже к стенке поставил. Мол, воевать надо, а не девок портить. Кстати, глянь, он вышел из поезда?
Гнудь оторопело посмотрел на него.
— Кто?
Чекист обернулся.
— Мать твою! Наркомвоенмор!
— Как?
Глаза чекиста сверкнули безумием.
— Бинокль возьми!
Гнудь послушно свернул пальцы трубочками и приложил к глазам.
— Ну? Вышел?
— Вроде нет…
— А конармии? Все на позициях?
— Вроде да…
— Эх! Скоро покрошим казачков в капусту!
Гнудя трясло. Он чувствовал, как съезжает крыша.
«Бинокль» из пальцев действительно приближал вид раз в десять.
Там, конечно, не было ни поезда с наркомом, ни костра с Щорсом и Григорием Ивановичем, ни Чапая с конными сотнями.
Кристалла там, впрочем, тоже не было.
Вместо него горел гигантский красный фонарь, возле которого тусовались грудастые и задастые шлюхи в одних чулках с бантиками на сочных бедрах. Одна из шлюх помахала ему рукой, повернулась, наклонилась, расставив ноги, и повиляла объемистой задницей.
Гнудь мотнул головой.
— Ладно, интеллигенция, — чекист отлип от парапета. — Бегом шагом марш. А то без нас веселье кончится.
Он браво зашагал дальше по лабиринту и вдруг запел в голос:
— А-а ты прасти меня, дарагая Аксиния! Но твая юбка син-няя не удержит байца-а-а-а! Не реви, баба темная! Много нас у Буденного! С нашей Первою Конною мы пойдем до конца!
Гнудь затравленно заозирался.
— Услышат же!
Чекист хохотнул.
— Не дрейфь, интеллигенция. Трусливое ты говно нации. Товарищи! — заорал он. — Командир 2-го полка 6-й кавалерийской дивизии Иван Мозговатый присоединяется к вам!
Он осекся и замер словно налетел на стеклянную стену.
Путь преграждал фантом.
Плавающее в проходе золотистое марево вдруг сложилось в призрачную фигуру обнаженной женщины.
Чекист хмыкнул и почесал ногтем лысый череп.
— Вот кого не ждали, — пробормотал он. — Узнаешь?
Гнудь вгляделся.
— Н-нет.
— Ты что, кино не смотришь?
У женщины были стандартные для кинозвезд сталинского времени белокурые кудряшки, яркие губы и широкие бедра.
— Я не большой спец в актрисах.
— Эх, одно слово педераст. Это ж Валечка. Я лет десять мечтаю ее роскошную жопу на кукан натянуть. Но, говорят, ее наш нарком трахает, а с ним тягаться себе дороже.
Валечка сладко потянулась, подставив лучам солнца полные груди, призывно изогнула бедра и поманила чекиста пальчиком.
— Да, куколка, — бормотнул тот и шагнул вперед.
— Вы ведь понимаете, что это не Валечка, а привидение?
Чекист только отмахнулся, приблизился к ней вплотную и грубо схватил за грудь. Его руки должны были пройти сквозь призрачное тело, но оно вдруг налилось плотью и стало осязаемым. Чекист прижал ее к стене, сдавил горло и впился в губы. Его рука сползла вниз, вклинилась между ляжками и заставила раздвинуть ноги.
— Иди сюда, моя сладкая, — прохрипел он, развернул ее, надавил на поясницу, заставив прогнуться и упереться руками в стену.
Валечка отдавалась молча, без стонов и вздохов. В мертвой тишине. Не было слышно даже влажных шлепков по ягодицам. Гнудь завороженно смотрел на процесс, как в ступоре. До него не сразу дошло, что здесь не так. А когда дошло, волосы на голове встали дыбом.
Парочка исчезала.
С каждой фрикцией чекист с киноактрисой размывались в воздухе, превращаясь в золотистое
