Она не пыталась что-то сделать с замком своей двери – или двери Дэвиса. Это было бы слишком очевидно. Ник или Микка наверняка поймают ее. Но они могли быть не столь осторожны с интеркомами…
Скрываясь за исследовательскими работами и изучением подпространства, она создала канал, между своей каютой и каютой Дэвиса и оставила его открытым. Это было рискованно. Если Ник войдет в ее каюту, Дэвис услышит все, что он скажет; если Дэвис издаст хоть звук, Ник услышит его.
Но она решила рискнуть, потому что альтернативы у нее не было.
Она могла быть безумной и обреченной, но во всяком случае у нее появится шанс поговорить со своим сыном.
Разве что Дэвис был недостижим…
Это вполне могло быть правдой. Он был закрыт в одиночестве, наедине с фундаментальным смещением своей личности. Но смещение было не просто физиологическим несоответствием; это было состояние полного гормонального хаоса. Переведенный в очень короткий срок из состояния зародыша в молодого человека – и из материнского искусственного сексуального супа в состояние мужчины – его физическое состояние могло быть серьезно нарушено.
Человеческие существа не созданы для того, чтобы пережить подобного рода стресс. По мысли амнионцев, они не созданы для этого. Они никогда не могут возместить годы любви и заботы которых требует природа. Без этих лет Дэвис будет загублен так же, как его отец.
Сила ее желания помочь ему стояла в горле Морн словно крик. Но она должна была ждать возвращения в каюту.
Ник продолжал сопровождать ее; продолжал держать за руку, словно считал, что она куда-то сбежит. Сейчас Морн вдвойне боялась его; он мог услышать, что ее интерком открыт. Но тем не менее, за прошлый день он успокоился. Он не казался человеком, страдающим от кошмаров. Приближение к Малому Танатосу заставляло его думать о вещах, которые нужно было сделать или которые можно было получить чтобы удовлетворить себя больше чем удовлетворяла его Морн. Он просто втолкнул ее в каюту и закрыл за ней дверь.
Оставшись одна, Морн задрожала.
Она не могла себе представить, под каким давлением находится Дэвис. Ее разум был не совсем нормальным, когда производилось копирование. Последствия действия шизо-имплантата должны были изменить электрохимическую информацию, записанную в его нейронах. Поэтому он должен быть другим, чем она, хотя каждый отдельный компонент ее личности перешел к нему. Но сделает это его слабее или сильнее? Их короткий контакт позволял предположить, что в памяти Дэвиса есть белые пятна. Были ли они временными? Будут ли эти пустые места помогать ему или в изоляции и одиночестве принесут вред?
В течение следующих нескольких минут она слишком боялась, чтобы заговорить.
Но Дэвис нуждался в ней. Если она не поможет ему, то никто не поможет.
Она отправилась в санблок выпить воды и прочистить горло. Затем она оперлась о стену рядом с интеркомом и тихо сказала, словно боялась, что их могут подслушивать:
– Дэвис? Ты слышишь меня?
И мгновенно услышала удивленный вздох и стук ботинок.
– Не прикасайся к интеркому, – быстро сказала она. – Я сделала канал открытым. Если ты наберешь на нем хоть что-нибудь, ты отключишь меня. – А Ник или Лиете поймут, что ты делаешь.
– Морн? – спросил он. – Это ты?
Голос ее сына. Он звучал точно так же, как у его отца – если бы его отец был моложе и менее насильственно настроен к своим собственным страхам.
– Где ты? Что происходит? Почему он так обращается со мной? Почему он ненавидит меня? Морн, что я сделал? Что я такое?
Ее сын.
– Дэвис, слушай. – Она пыталась достучатся до него, несмотря на его растерянность. – Я хочу ответить на твои вопросы. Я хочу все рассказать тебе. Но я не знаю, сколько у нас времени. Если никто не заметит, что я проделала с интеркомом, мы сможем переговариваться долгое время. Но любой, проведя обычную проверку, может поймать нас. Нам нужно учитывать и это. У тебя какие-то сложности с воспоминаниями?
Она слышала его дыхание, словно он прижался ртом к интеркому. Через какое-то время он сказал, словно маленький ребенок:
– Да.
И затем более энергично добавил:
– Я даже не знаю, кто я такой. Как же я могу что-нибудь помнить?
Будь терпеливой, приказала она себе. Не волнуй его.
– А проблемы какого рода?
– Воспоминания обрываются. – Динамик делал его голос невнятным; что чувствовал Дэвис – печаль или ярость? – Я – девушка. Я помню это, Морн. Мой дом – на Земле. У меня есть отец и мать, так же как и у всех остальных. Ее имя – Бриони, его имя – Дэвис, это мой отец, а не я. Они оба полицейские – но она умерла десять лет назад, их корабль был поврежден и почти уничтожен в схватке с нелегалами, а ему повезло и он выжил. Я сама полицейский, я закончила Академию, я была прикреплена к кораблю отца. Во всем этом нет смысла.
– Я знаю. – Морн подавила в себе желание как можно скорее успокоить его. – Я могу все это объяснить, но мне нужно знать, где воспоминания обрываются. Что ты помнишь самое последнее?
Может быть, Дэвис ее не слышал. Словно пропасть между ними была длиной в световой год, он прохрипел:
– Как только я думаю об этом – я имею в виду о том, что ты отделена от меня – я чувствую себя так, словно меня изнасиловали.
– Пожалуйста. – Внезапно плач перехватил ей горло. Ей пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы суметь произнести: – Я хочу помочь тебе, но не могу, пока не узнаю, где обрываются твои воспоминания.
Дэвис долгое время молчал – так долго, что ожидание его ответа едва не разбило ей сердце. Но наконец он заговорил. Из далекого далека он сказал:
– Корабль назывался «Повелитель звезд». Это был крейсер ПОДК, но мы были замаскированы под обычную транспортную баржу. Мы только что покинули Станцию Ком-Майн и отправились в пояс и заметили корабль под названием «Смертельная красотка». Его капитаном был Ангус Фермопил, – он споткнулся об имя, словно не знал, почему оно кажется ему знакомым, – и нам было сказано, что он один из худших, но никто не мог ничего доказать ему. Мы увидели, как он… – Голос Дэвиса дрогнул, – сжигает беззащитный добывающий лагерь, и бросились вслед за ним.
Я была на своем боевом посту, на запасном мостике. Мы помчались за «Смертельной красоткой». Это последнее, что я помню.
Слушая его, Морн не знала, радоваться или огорчаться. Его воспоминания обрывались в тот момент, когда она впервые почувствовала приступ прыжковой болезни. Во всяком случае на какое-то время он избавлен от пережитых ею ужасов. Вот почему, вероятно, он еще сохранил разум и может говорить.
Если она сможет помочь ему прежде, чем эти воспоминания вернутся, он, может быть, сможет справиться с ними.
