Существовало три основные летные школы: общая, где вся масса учеников проходила тестирование и где развивали обнаруженный у них дар, школа Соляных Утесов, названная так по расположенным поблизости гигантским соляным скалам – здесь обучались в основном отпрыски правящих Домов, и Голубая Гряда, теперешнее место назначения Палатона. Каждого тезара влекло в ту школу, где он обучался. Палатон не был исключением – теплое чувство росло в нем по мере того, как он приближался к ставшей родной школе. Его машина остановилась на стоянке, Палатон вышел и с облегчением вздохнул. Мимо промчался вихрь, оставив острый запах, ибо ветры приходили с холмов, сплошь заросших дикими деревьями и кустарником, изобилующих цветами под названием тинли, известными своим сильным ароматом. Вихрь стремительно пронесся, там и тут вздымая крошечные смерчи пыли, покачивая зеленые ветви деревьев тара с мягкими длинными иглами.
Расположенные у самой границы города, казармы Голубой Гряды, казалось, должны были принимать на себя всю ярость ветра, но они были построены надежно, курсантам приходилось только время от времени очищать аллеи от сломанных ветром веток. Сейчас курсанты почти не обращали внимание на Палатона, хотя тот чувствовал, как они оборачиваются ему вслед.
У парадной двери Палатона ждал его учитель. Он широко улыбался. Вокруг рогового гребня на его голове серебрились волосы, а морщины на лице почти не были видны под украшениями. Темные глаза живо поблескивали. Для больного чоя Моамеб выглядел удивительно бодрым. Но бровь Палатона изогнулась от раздражения, когда учитель заговорил:
– Должно быть, путешествие было удачным, – произнес он. – Я слышал, ты чуть было не угробил самого себя.
– Ты хорошо выглядишь, – сухо заметил Палатон, удивляясь, почему учитель жаловался на нездоровье, посылая его вместо себя в Чертоги Союза.
Моамеб заметно смутился, и румянец ярко выступил под украшениями лица. Он почесал основание рогового гребня, ближе к правому полушарию – это было судорожное, неуверенное движение. Затем он ответил:
– Ты бы удивился, узнав, как быстро я сумел оправиться после отставки.
За сдержанными словами старшего угадывалась их многозначительность. У Палатона на мгновение перехватило дыхание. Отставка. Это значит – больше уже не придется летать. Его бахдар угас настолько, что ему больше не придется заниматься делом, для которого он предназначен. Болезнь будет сжирать его до самого конца… но тогда он уже будет мертв, ибо не сможет летать. Его горло внезапно сжалось, и он с трудом выговорил:
– Я…
Моамеб оборвал его:
– Не желаю слушать об этом, – двойной голос чоя угрожающе понизился, и Палатон понял, что старший не лжет. Ему действительно не хочется выслушивать слова утешения или сочувствия. Моамеб отступил в сторону: – Входи и расскажи мне, что случилось.
Вокруг них разносились напевные звуки мелодии линдара, почти неразличимой, отдаленной. В зале пахло свежевыпеченным хлебом, и Палатон чуть не улыбнулся, думая о вечерней трапезе курсантов. Он шагнул внутрь, и приветливая атмосфера зала охватила его, подобно кокону. Здесь он вырос, когда Дом его матери отказался от него, здесь он был дома, конечно, если тезар способен вообще считать казармы Домом. Здесь он был не один, делил свой Дом с восьмьюдесятью курсантами – из этих восьмидесяти шестьдесят стали тезарами. Их число неуклонно сокращалось – от смерти и истощения, поэтому тезаров никогда не бывало достаточно. Просторные казармы никогда не переполнялись, но и не пустовали. Из их кокона появлялись существа с невероятными способностями и ужасающей судьбой. Если они не умирали от болезни, то их уносили ее последствия, они пропадали в аду межпространственных прыжков, терялись в лабиринтах Хаоса, затянутые в безнадежные и бескрайние миры.
Моамеб усадил его в кресло у очага и сам устроился поближе к его теплу – Палатон постарался не обратить на это внимания, зная, что старым костям всегда зябко. Он рассказал наставнику обо всем, что с ним случилось. Он упомянул о выпаде посланника относительно людей, но не поведал о неприятном разговоре с человеком в храме, желая вначале проследить реакцию Моамеба на обвинения в адрес абдрелика.
Моамеб проницательно взглянул на него:
– По твоим словам, абдрелик был обеспокоен не меньше, чем ты.
– Пожалуй, да.
– Значит, это не он послал убийцу. Бровь Палатона дрогнула.
– Но не списывай со счетов посланника, – предупредил Моамеб. – Насколько я его помню, он вполне может быть опасен. И тем не менее, думаю, тебе не обязательно постоянно оглядываться через плечо. Есть шанс, что целью нортона (если это действительно был нортон – слава звездам, что не ронин) был любой тезар, которому предстояло проводить переговоры по новым контрактам. Поэтому на твоем месте вполне мог оказаться я или любой другой чоя.
– Но посланник пытался польстить мне. Моамеб рассмеялся.
– Это означает, что он был готов на что угодно, лишь бы прочесть твои мысли по выражению лица. Ты умеешь скрывать их, Палатон. А что касается дел чоя и людей, это еще менее важно – какой из народов не пытался завести с нами дружбу? Но предположения абдрелика совершенно безосновательны. За это несут ответственность квино, а не мы. Ты очень утомлен?
Палатон взглянул на пустой стакан в руке, содержимым которого он подкреплялся во время беседы. Отчасти, но не совсем, он был удовлетворен ответом Моамеба. Он решил, что не следует изводить себя последними словами человека. Он прибыл домой и нуждается в отдыхе.
– Я скорее удручен, чем утомлен, – признался он.
– Тогда пойдем со мной. Я вышел в отставку, но до сих пор числюсь здесь наблюдателем. Через несколько минут мне надо появиться на плато. Пойдем, посмотришь пару-другую полетов. До самого вечера тебе здесь нечего делать, – Моамеб коснулся наблюдательной линзы, висящей на шнуре у него на шее.
Палатон согласился. Молодое возбуждение и эмоции новых учеников могут подействовать заразительно. Он решил, что ему необходимо почувствовать новизну полета и всю его прелесть. Палатон поднялся.
– Идем.
На глиссере они добрались до плато, а затем по подвесной дороге поднялись на огромную, сглаженную ветрами столовую гору, где ни одна травинка не была способна устоять перед незримым воздушным потоком. Трава и кустарники здесь были жесткими, стелющимися и упругими, растущими у самой земли. Как и на Скорби, сейчас в полушарии этой планеты наступила весна – вернее, переломный момент между зимой и весной, и ветер еще был по-зимнему пронизывающим. Палатон видел ряды планеров и суетящихся вокруг них курсантов, пока их наставники выполняли последние приготовления у двойной катапульты.
