с цементом, повернул с улицы в проезд. Уже темнело, окна квартиры – он специально глянул – светились, там, за шторами ничего не подозревающая Юля ждала, наверное, мужа. Готовила ужин. Или не готовила, по вечной привычке этой молодежи спешить, просто разогревала купленное по дороге.
И он придет сейчас и…
Ну, не убьет ее, у нее вся жизнь еще впереди. Слезы, траур, какое-то время пустоты, а потом выйдет снова замуж. Ничего страшного. Вот им с матерью жить дальше не за чем, а невестка прорвется. Даст Бог.
– Она его любит, Виктор Тимофеевич.
Отец едва не упал, остановившись. Опустил взгляд и уткнулся им в вихрастую макушку мальчишки лет восьми. Не по погоде легко одетый, парнишка лениво сбивал длинным прутом давно засохшие цветы в узком палисаднике.
– Что?
– Она его очень любит. И у них будет ребенок, ваш внук. Стас его хотел в вашу честь назвать, Юля только за. Виктор Станиславович. Звучит?
Виктор Тимофеевич присел на хлипкую оградку, едва не завалив ее. Наклонился, не обращая внимания на ноющую спину. Теперь их лица – его и мальчишки – были почти на одном уровне.
– С чего ты взял?
– Просто… Знаю.
Мальчишка махнул прутом, сбив головку с очередного цветка, похожего на мертвую, растянутую в высоту змею. Мумию. Экспонат.
– Стас вам это и хотел сказать. Затем и машина – младенец же, возить нужно. Поликлиники, прививки, подгузники, детсад. Нужна. А что дорого – так не ваше дело.
Легко перепрыгнув оградку палисадника, он широко размахнулся прутом над головой, словно маленький казак шашкой.
Отец Стаса смотрел ему в спину не в силах что-либо сказать. Потом прошептал:
– Кто ты?
Мальчишка остановился, опустив прутик, постоял так и медленно обернулся. Лицо его было не по годам серьезным, застывшим, как маска навечно постаревшего ребенка.
– Михаил. Меня зовут Михаил.
Он печально улыбнулся. Отцу Стаса показалось, что глазами этого странного парнишки на него смотрит древнее, все понимающее существо. И не человек вовсе. Неизвестно, кто это и зачем. Или можно догадаться?
Михаил развернулся и пошел в сторону соседнего дома. Наверное, его тоже ждут дома к ужину. Мать. Отец. Возможно, братья или сестры. С каждым шагом казалось, что он не удаляется, а растет, становясь все выше и выше. Плечи развернулись шире, шаги становились все тяжелее, звучно сминая грязный асфальт. Прутик из случайно сломанной с ближайшего куста веточки начал превращаться… Стал шире, что ли, отбрасывая тень и отблески металла.
Меч? Наверное, это был меч.
Он со свистом махнул им над головой, нарисовав в воздухе непонятный знак. Зрелище было недолгим и почему-то очень страшным, не хотелось бы попасть под это неподъемное лезвие.
Перед высокой фигурой, облаченной теперь в длинные, до земли, одежды, вспыхнул прямо посреди двора светящийся проем. Михаил, не останавливаясь, шагнул через край и пропал – мгновенно, словно втянутый в этот свет неведомой всемогущей силой.
Проем начал медленно гаснуть, стягиваться, как мешок со сменной обувью – в детстве отца Стаса такие непременно таскали в школу. Иначе не пускали дежурные.
Когда отверстие стало не больше метра в диаметре и почти потухло, оттуда медленно выплыло чье-то изогнутое тело, зависло, потом лишилось невидимой опоры и с легким шлепком упало на асфальт, негромко вскрикнув.
Виктор Тимофеевич вскочил. Кто-то заорал пьяноватым голосом с балкона, явно интересуясь, что здесь в натуре происходит, но – не до досужего любопытства.
Тело шевельнулось, раздался стон. Потом вздох и голос:
– Привет, пап. Я все сделал правильно.
– Это – харрасмент, Герасим! – могла бы закричать она.
Или сказать спокойно, благостно.
Да хотя бы и прошептать – мне без особой разницы, лишь бы наползти мощным панцирем сверху, с сухим постукиванием спариться и ждать очаровательных жучат.
Но нет. Люди были не только жестоки, но и коварны, поэтому в моем распоряжении нет самки. Нет вожделенной жучихи. Только ее пластиковый муляж, повторяющий все до мельчайших деталей – усики-антенны, коготки на каждой из шести ног, каждая выемка на панцире. Все есть. И все – имитация. Эксперимент, в рот им потные ноги.
По-моему, планета вымерла заслуженно.
Я бы даже помог ей это сделать, но обошлись и без меня. Вирус же, пресловутый FUCKIT–19, будь благословенны его создатели! Теперь голубой шарик, затянутый облаками там, глубоко внизу под нашей станцией, не населен никем. Последними должны были откинуться одноклеточные, но они, по понятным причинам, нам не сообщили. Может, и живы еще, курилки. Через пару миллиардов лет вылезут из питательного бульона, начнут усложняться, но я, к счастью, этого уже не увижу.
Мы не увидим.
Нас на станции несколько, жаль только, что жуков больше нет. Жучих, точнее. Итак, обрисую обстановку: я, жук Герасим, представитель наиболее развитой части бывшего земного населения. Космонавт Валера, мнящий себя царем природы. Робот Федор-Два, выступающий то сам по себе – в меру способностей двух десятков микрочипов, – то как инструмент безымянного управляющего компьютера станции. Забавная железка, последний присланный апдейт к которому начисто свернул электронные мозги.
Ну, вы позже поймете, что я не шутил.
Все мы заперты в железной банке, крутящейся в качестве оси огромного колеса. От нас к бублику, шине этого самого колеса, отходит масса спиц систем обеспечения, на которых расположены солнечные батареи. Энергии у нас – завались, а за счет вращения есть и искусственное тяготение. Хорошо, кстати, что есть, плавать в невесомости мне лично не по нутру.
Валера тяжело пережил гибель различных форм жизни от вируса. Нет бы сочувствовать нам, жукам, но этого не дождаться… Он сперва не верил, потом плакал, затем замкнулся в себе и – при помощи Федора-Два – соорудил из микроволновой печки, бака для отходов и нагло пущенных на свои нужды оранжерейных растений самогонный аппарат.
Теперь не просыхает, размышляя вслух о необходимости суицида. Печаль Валеры в том, что он, как последний человек Земли, должен сделать нечто запоминающееся, а в отравленный этанолом мозг ничего дельного не приходит.
– Кхм-хм… Утро красит нежным светом стены дре-е-евнего Кремля… Доброе утро, товарищи! Ноги на ширину плеч, нет времени на раскачку. Начинаем утреннюю гимнастику… прошу отнестись к этому с пониманием.
Проснулся, красавец.
Я отполз в угол своей прозрачной коробки, подальше от муляжа жучихи и стенки, за которой – словно мне назло! – активно размножались тараканы. Вот уж точно безмозглые твари, зато живучие. Валера их второй месяц не кормит, а им хоть бы хны. Плодятся как заводные и жрут друг друга.
Замкнутая система.
Приятный баритон, продолжающий нести чушь, принадлежит
