Но жестокостью ЭТИХ девочек удивить трудно, как и жестоким обращением с детьми. К тому же, рассказал я историю так красочно и эмоционально, ведя повествование поочередно от разных персонажей, что они, когда расходились, вытрясли из меня слово, что расскажу нечто подобное на следующий день.
Так образовался наш кружок по интересам. Вначале небольшой, над которым окружающие посмеивались, но дружный.
Что было дальше — вкратце описал, не хочу повторяться. Главное то, что мне нравилось, что я делаю, нравилось рассказывать им «сказки», которые не совсем сказки. Нравилось ловить переживающие полные интереса глаза, чувствовать эмоции. И что греха таить, дирижировать, руководить ими, вызывая в девчонках тем или иным словом или поворотом сюжета совершенно противоположные по направленности яркие искренние чувства. Я ощущал себя богом, но при этом понимал ответственность, которая легла на мои плечи. Я УЧИЛ, а значит, не мог допустить, чтобы они учились плохому. И это, если честно, довлело куда больше, чем мои заявления Терезе об отсутствии свободы выбора.
Я уже почти дошел до двести сорок восьмой, когда дорогу мне перегородила знакомая фигура с офицерскими регалиями, каштановыми волосами и золотыми погонами подполковника. Марселла, наша сегодняшняя оперативная. Я вытянулся, отдал честь.
— Здравия желаю, сеньора…
— Отставить! — На лице оперативной, той самой, что разрешила повесить портрет Гагарина (который к слову так и прижился), играла задумчивая улыбка. В руке она держала книги. Большие, цветные, явно детские, из качественного бумагопластика. Причем одну из них я бы оценил как достаточно старую — не менее полувека.
— Хуан… — Она замялась. — В общем, мы в своем кругу обсуждали сегодня твою «Золушку». И многие, я в том числе, не согласны с твоей концепцией.
— Почему же? — Вот оно что! Мысленно готовый к чему-то плохому, я расслабился.
— Ты лишаешь девочек сказки, лишаешь таинства, надежды! — полыхнули глаза оперативной. — А так нельзя.
— Можно, сеньора, — отрезал я, покачав головой. — Именно так и можно. Только так.
— Во-первых, эта сказка о любви, — не согласилась она. — А у тебя принц, гнавшийся за Золушкой, не узнал ее, проехал мимо. Так не может быть.
— Может, сеньора, — парировал я. — Она — нищенка, в лохмотьях. Идет ночью по лесу, пешком, без охраны. Она мусор! Пыль! Никто! Он же — принц, сын короля. Монарха, властителя государства. Пусть небольшого — в средневековье больших государств было мало — но тем не менее достаточно крупного, чтобы считаться королевством.
— Принцы не сморят на «золушек», сеньора, — покачал я головой. — Кроме случаев, когда хотят просто развлечься. Но наш принц догонял любимую, ему было не до глупостей с беззащитной одинокой селянкой в лесу. Хотя, на обратном пути он юбку-то мог ей задрать, вот тогда бы…
— Хуан! — оборвала Марселла.
— Ладно, соглашусь, — потянула она. — Частично. Но дальше? Почему Золушка вдруг оказывается графиней? Ты понимаешь, что лишаешь девочек второй сказки, второго таинства? Что женой принца может быть только аристократка, пусть даже незаконнорожденная? А как же тяга любой девочки «найти принца»? Ты разбиваешь их мечту, это жестоко!
— Жестоко потакать мечтам, — не согласился я. — Жестоко быть наивной — за это приходится дорого расплачиваться.
Да, принц может жениться только на аристократке. Пусть даже незаконнорожденной, спрятанной в лесу в чужой семье, которая держит ее за служанку. Но графиней, сеньора. И девочки должны знать это. Только имея данный набор качеств можно стать принцессой с помощью брака. Если таковых у тебя нет, максимум, что тебе светит, это дорога, по которой принц проехал мимо, не узнав. Ну, или задранное платье… — хмыкнул я. Марселлу вновь перекосило.
— Тебе самому не страшно говорить им это? Как педагогу?
Я пожал плечами.
— Сеньора, у нас не средневековье. У нас есть «лифты», механизмы преодоления сословных и классовых барьеров. Но цена этому совсем другая. Если хочешь вылезти — надо работать. Трудиться. Учиться. Стараться. Всю жизнь выкладываться на пределе. Только тогда ты сможешь стать «принцессой». А, простите, раздвигая ноги, не добьешься ничего, кроме статуса шлюхи. «Принцам» плевать на простолюдинок, они на них не женятся, сеньора. И девочки должны это понимать, когда начнут охоту на своих «принцев».
Брак — не чудо, падающее сверху, не начало неожиданной красивой жизни. Брак — финал колоссальной работы, во время которой ты поднимаешься на ступень, с которой «принцу» не будет зазорно взять тебя в жены.
— Но ведь бывают и исключения из правил, — не сдавалась оперативная, все время нашего разговора избегавшая смотреть мне в глаза.
— Да, — согласился я. — Исключения бывают всегда, из любого правила. Это закон природы. Но это единичные случаи, именно исключения.
Она хотела сказать что-то еще, но промолчала. Наконец, улыбнулась и выдавила:
— Ну что ж, Хуан, тебе виднее! В вопросах «золушек» равных тебе вряд ли можно найти!
Я напрягся, по кончикам пальцев пробежала дрожь.
— Что вы имеете в виду?
Но она не стала уточнять, мудро уйдя от темы:
— На, вот. Возьми. — И протянула книги. — Смотри, с возвратом.
— Зачем?
— Так сказать, для расширения базы. Почитаешь, переваришь их, выведешь свою мысль и расскажешь. Им ведь никто никогда ничего не рассказывал, Хуан, — ее голос дрогнул, глаза вновь ушли в сторону. — Это никому не было нужно. Они сами никому не были нужны — какие книги?
Марселла сделала паузу.
— Они выросли без всего этого. Так может хотя бы ты подаришь им сказки?
— А не поздновато ли? — задумчиво покачал я головой, рассматривая полученные книги.
— Мне кажется, никогда не поздно.
Она вздохнула.
— Это книги семьи моего мужа, им не одно поколение. Может, благодаря тебе, девочкам найдется что рассказать своим детям, в отличие от нас?
— Спасибо! — вновь покачал головой я
— Не за что. — Улыбка.
Марселла направилась дальше, в противоположную сторону, я же медленно, листая книжки, побрел в двести сорок восьмую, где ждали девчонки.
Когда я вошел, воцарилась тишина. На мня смотрели… Ну да, шестьдесят пар глаз, не меньше. А может и больше — способность быстро оценивать количество «противников» перед собой, вбиваемая на занятиях, внезапно куда-то испарилась.
— Привет, — выдавил я.
Пауза нарушилась, по залу пошла шумовая волна. Со мной здоровались, кто-то спрашивал, как там мама, как все прошло. Абсолютно все были в курсе, что у нее сегодня день рождения, и что «змеюка Мишель» не разрешила мне остаться на воле на ночь. Сочувствовали. Переживали. Хлопали по плечу, подбадривали. И, наконец, когда я сел на учительский стол, предварительно проверив, чтобы случайно не активировался терминал, начали затихать и рассаживаться. Столов и стульев не хватало, но этим уже озаботились — вдоль стенок стояли ряды свежепринесенных вещей, на которые можно примостить зад — не только стулья, но ведра, тюки, набитые чем-то рюкзаки.
