Дни идут однообразно, но вместе с тем удивительно быстро. Скучать нам некогда. Все заняты своей определенной работой. На корабле всегда одна и та же температура воздуха. Он чист и совершенно лишен пыли. Я ни когда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. В наших условиях физический труд отсутствует. Любой, самый тяжелый предмет я могу перенести с места на место без малейшего усилия.
— Погодите! — сказал Камов, когда разговор зашел об этом. — Когда вы вернетесь на Землю, вы будете уставать от каждого движения. Ваше тело долго будет казаться вам тяжелым и неповоротливым. В ближайшее время вы сможете убедиться, что даже того короткого срока, который прошел с момента старта, было уже достаточно, чтобы отучить вас от тяжести.
— Про что вы говорите? — спросил я.
— Я говорю про тот момент, когда к вам вернется ваш обычный вес.
— А когда это будет?
— Тогда, когда мы начнем спуск на Венеру. Влететь в ее атмосферу с той скоростью, которую имеет корабль, значило бы сжечь его трением о газовую оболочку планеты. Придется затормозить звездолет, а это вызовет появление тяжести. Отрицательное ускорение будет равно десяти метрам в секунду за секунду, а это как раз равно ускорению силы тяжести на Земле.
— А с какой скоростью мы влетим в атмосферу Венеры?
— Со скоростью семисот двадцати километров в час.
— Сколько же времени понадобится, чтобы затормозить корабль?
— Сорок семь минут, одиннадцать секунд. Но это не значит, что мы почти час будем страдать от работы наших двигателей, как это было при отлете с Земли. Они будут работать гораздо тише, и в шлеме вы их будете слабо слышать. Кроме того, не надо будет ложиться, и вы сможете наблюдать спуск на планету из окна.
Я с большим интересом ожидаю этого знаменательного события. Бесконечно длинными кажутся мне те пять дней, которые отделяют нас от него. Мое нетерпение так велико, что я даже как-то сказал Пайчадзе, что наш корабль ползет, как черепаха.
Арсен Георгиевич рассмеялся.
— Хорошо, что Камов не слышит вас, — сказал он.
— Ничего обидного в моих словах нет. Разве ему самому не хочется скорее достигнуть Венеры?
— Хочется, очень хочется! — весело ответил Пайчадзе. — А Константину Евгеньевичу не хочется. Он сердится, — звездолет летит слишком быстро.
Это была правда. Белопольский действительно несколько раз выражал недовольство тем, что корабль летит чересчур стремительно и что это мешает его наблюдениям.
— Мог бы Константин Евгеньевич, — продолжал Пайчадзе, — остановил бы корабль. Сидел бы у телескопа, как на Земле месяц, два, три, — пока хватит кислорода.
— И вернулся бы на Землю, не достигнув ни Венеры, ни Марса.
— Или совсем забыл бы вернуться, — смеясь сказал Пайчадзе.
Сравнение нашего корабля с черепахой привело его в веселое настроение.
Вообще Пайчадзе охотно ведет шутливые разговоры, не имеющие никакого отношения к нашему полету. Этим он резко отличается от Белопольского, который не только никогда не смеется, но и улыбается крайне редко.
В первые дни рейса Пайчадзе часто шутил во время работы, но, убедившись, что его товарищу эти шутки не нравятся, совершенно прекратил их, отводя душу в разговорах со мной и Камовым.
Мне кажется, что у Константина Евгеньевича любовь к науке заглушает все остальные чувства. Он никогда не принимает участия в наших разговорах о том времени, когда корабль вернется на Землю, и даже относится к ним с явной неприязнью.
«Чересчур стремительное» движение корабля именно потому вызывает его недовольство, что он боится не успеть выяснить то, что его интересует, а интересует его столь многое, что нам следовало бы лететь не на Марс, а по крайней мере на планету Уран. Такое путешествие продолжилось бы около пяти лет в один конец!
Мой дневник я пишу для себя. Если мое мнение окажется неправильным, я буду очень рад. Я хотел бы, чтобы Белопольский, которого я глубоко уважаю, был более «человечным». Если бы он рассмеялся так же искренно, как это делает Пайчадзе, то та неуловимая, но ясно ощущаемая стена сдержанности, которая отделяет его от нас троих, сразу же рухнула бы; но увы, это пока кажется совершенно невозможным.
Но я слишком уклонился в сторону. Основная тема, которой посвящена моя сегодняшняя запись, — это Венера, к которой мы приближаемся.
Еще на Земле я прочел книгу Белопольского о планетах солнечной системы, чтобы не слишком проявлять свое невежество в вопросах астрономии… Но всё же тех знаний, которые я почерпнул, явно недостаточно. Что мы можем рассчитывать увидеть, проникнув под облачный покров Венеры? Каковы шансы на то, чтобы обнаружить на ней жизнь, и какова может быть эта жизнь?
Со всеми этими вопросами я обратился к Камову.
— Спросите Константина Евгеньевича, — ответил он. — Лучшего знатока солнечной системы вы не найдете.
Я не решился прервать работу Белопольского и подождал часа очередного завтрака.
— Константин Евгеньевич! — сказал я, когда мы собрались в каюте Камова, в которой находились дублирующие приборы главного пульта и можно было следить за ними во время еды. — Не можете ли вы рассказать о планете Венере, к которой мы приближаемся?
— Что именно вы хотите знать? — спросил он.
— То, что известно о ней науке.
— Широкая программа, — заметил Пайчадзе.
— Конечно, не всё, — поспешил я сказать, — а только основные данные. Что мы увидим на ней?
— Первый ваш вопрос, — сказал Белопольский, — слишком обширен, а на второй нечего ответить. Планета Венера скрыта под толстым слоем облаков, которые никогда не расходятся. Все наши знания относятся только к верхним слоям ее атмосферы. Поверхности планеты никто никогда не видел, и, что она собой представляет, никто не знает. Гипотезы и предположения, хотя и полезные для развития науки, не могут претендовать на достоверность.
— Но что наука предполагает? — спросил я.
— Предположения, основанные на имеющихся данных, — сказал Белопольский, — называются «рабочими гипотезами». Я перечислю вам те данные, которые мы имеем в отношении Венеры, но вряд ли сообщу вам что-нибудь новое. Планета отстоит от Солнца в среднем в ста восьми миллионах километрах, то есть почти на сорок два миллиона километров ближе, чем Земля. Она является нашей ближайшей соседкой в пространстве, если не считать Луны и некоторых астероидов. Скорость движения по орбите почти равна тридцати пяти километрам в секунду. Время, в течение которого совершается один полный оборот вокруг Солнца, или год Венеры, равно ноль целых и шестьдесят две сотых земного года, иначе говоря, — около семи с половиной месяцев. Радиус планеты составляет девяносто семь сотых радиуса Земли, и, следовательно, ее диаметр только на пятьсот пятьдесят семь километров меньше земного. Обе планеты очень похожи по размерам. Время оборота Венеры вокруг ее оси — или длина ее дня — в точности неизвестно. Это вопрос, который должны разрешить мы с вами. Земные астрономы склоняются к мысли, что приливные силы, вызываемые на Венере Солнцем, должны были сильно затормозить ее вращение и что один день на ней, вероятно, равен нескольким нашим неделям, но этого нельзя сказать уверенно. Благодаря близости к Солнцу Венера получает света и тепла больше, чем Земля, и ее средняя температура выше земной. Наличие плотного слоя облаков должно вызвать под ними так называемый «оранжерейный эффект»; предполагают, что температура поверхности планеты выше, чем в тропиках на Земле. В верхних слоях атмосферы Венеры земные спектрографы обнаружили много углекислого газа и совсем не обнаружили кислорода. Вот всё, что может сказать земная астрономия. Предполагают, что поверхность Венеры покрыта океанами и заболоченными пространствами суши. Считается маловероятным, что на этой планете есть жизнь. Я намеренно подчеркнул слова — «земные спектрографы» и «земная астрономия», потому что на нашем корабле астрономия внесла существенные поправки к этой картине.
