Не понимая, как быть и как держаться сейчас, в этом странном сне, я немного помолчала, вглядываясь в лицо бабушки, которая рассматривала меня в ответ — пристально, словно тоже пыталась наглядеться впрок. А потом сказала то, что было на душе:
— Я очень скучаю по тебе.
— Ну что ты, незачем. Я теперь всегда рядом, — улыбнулась она, пожав мою ладонь. — Скажи, милая, почему ты перестала рисовать?
— Да как — то… не до того, служба, — стушевалась я, меньше всего ожидавшая такого вопроса.
— Ох уж эта твоя служба! — вздохнула бабушка. — Ты всегда была очень упрямой, да, как и Леночка. Как вбила себе в голову, что хочешь быть как отец, так и всё… А у тебя ведь настоящий талант.
— Да ладно, скажешь тоже, — поморщилась я в ответ. — Почти все дети рисуют. И конструкторы собирают, и домики строят, это же не повод сразу определять их будущее.
— Только талант есть не у всех, — возразила она.
— Для родных свой ребёнок всегда лучший, а уж любимая внучка для бабушки… — с улыбкой поддела я.
— Милая моя, я, конечно, очень тебя люблю, — тихо засмеялась та, — но здраво относиться к тебе это не мешает. Если бы ты, например, мечтала петь, я бы изо всех сил тебя отговаривала. Потому что… Слух, конечно, можно развить, и голос у тебя не самый слабый, но… стоит ли оно того?
— Ба, не начинай опять, — ворчливо отозвалась я. — Ты мне ещё перед училищем говорила, что это не место для девочки из приличной семьи, и всё такое. Мне нравится моя служба, да и пользы от неё больше, чем от рисования, разве нет?
— Ниночка, но польза ведь разная бывает, — бабушка сокрушённо качнула головой. — Создавать красоту — это ведь тоже достойно, ты не находишь?
— Да пусть создают, кому это интересно, почему именно я это должна делать?! Даже если у меня талант, как ты говоришь, это же не приговор, правильно? — вздохнула я.
Похожие разговоры мы вели очень часто, и я быстро перестала воспринимать их всерьёз. Да и… стыдно признаться, но тогда мне было не до неё, учёба требовала многого, а что оставалось — доставалось друзьям и развлечениям. А потом времени не осталось уже у неё…
— Ну не сердись, — она вновь погладила меня по руке. — Я же так, ворчу по — стариковски. Нельзя заставить человека творить, если он не хочет.
— Где — то я это уже слышала, — пробормотала растерянно.
— Значит, ты любишь рисовать? — прозвучавший с другой стороны голос заставил меня дёрнуться и шарахнуться в сторону.
И стоило отвернуться, как бабушка вдруг пропала. И мамочки с колясками, и рисующие дети со своими картинками вместе, даже ветер успокоился. Пустой парк, полная тишина, единственная скамейка…
Несмотря на летний день, картина вышла зловещая.
— Что тебе тут понадобилось? — мрачно спросила я, слегка отодвинувшись от Нану, сидящего на скамейке с другой стороны. На этот раз — сидящего нормально, расслабленно откинувшись на отлогую спинку и полуприкрыв глаза.
К привычному раздражению добавилась ещё и обида на ксеноса за испорченный сон. Я не сомневалась, что бабушка пропала из-за него, и именно он не дал еще несколько минут поговорить с ней, пусть даже во сне. Её общество мне нравилось гораздо больше, чем компания этого типа.
— Это твой сон, почему ты спрашиваешь у меня?
— Я уже не уверена, что это сон, — призналась честно.
— А что? — Нану улыбнулся и посмотрел на меня.
— Готова поставить свою зарплату, как раз ты прекрасно знаешь, что тут и почему происходит. Но держишь интригу.
— А разве это важно?
— Так. Стоп, хватит болтологии, этим можно заниматься до тепловой смерти Вселенной! — Я раздражённо всплеснула руками. — Ты будешь говорить внятно?
— А если нет? — заинтересованно приподнял брови ксенос.
Я смерила его взглядом и молча поднялась. Сон это или нет, но подышать свежим воздухом, прогуливаясь в одиночестве по парку, полезно в любом случае.
— Нина, постой! — тут же опомнился Нану, приподнялся с места и схватил меня за руку, но так мягко, осторожно, за кончики пальцев, что ни рефлексы не сработали, ни резкого сознательного протеста не возникло. Поймал, осторожно потянул назад. — Я не хотел тебя обидеть. Прости. Это так забавно и непривычно, сложно удержаться…
— Что забавно? — Я не стала упираться и позволила вернуть себя на скамейку, после чего всё-таки осторожно отобрала руку, которую ксенос продолжал удерживать.
Ладонь у него оказалась странной на ощупь: тёплой, твёрдой, сильной, но с очень нежной и мягкой кожей — ещё одна неподходящая деталь для того, кто живёт в лесу. Длинные пальцы, аккуратные овальные ногти; я никогда в жизни не видела таких ухоженных рук. Даже мама, уж на что следит за собой, никогда не могла похвастаться такой кожей — у неё профессиональные мозоли музыканта. А остальные мои знакомые… М-да.
— Говорить ни о чём.
— А что, это так экзотично? — озадачилась я.
— Я раньше не пробовал, — с обезоруживающей искренностью улыбнулся Нану.
— Как же вы там живёте на своей планете? Или ты там вообще один был?
— Нет, не один, — улыбка стала рассеянной, а на второй вопрос мужчина вообще предпочёл не отвечать. — Расскажи, ты правда любила рисовать? А почему перестала?
— Тебе зачем?
— Просто интересно.
— Откровенность за откровенность. Τы в ответ объяснишь, что вот это такое, — я широко повела рукой, — потому что на сон это совсем не похоже.
— Я объясню, тем более это никакая не тайна. Не уверен, что сумею понятно, но постараюсь.
— Договорились. Да, я в детстве любила рисовать, и получалось неплохо. Потом в кадетском еще продолжала, в академии уже времени почти не осталось, ну и заглохло всё. Ничего зловещего, ничего интересного. Что у тебя за пунктик такой на творчестве?
— Какой забавный у вас язык, — задумчиво качнул головой Нану и словно бы покатал слово на языке: — Пунктик… Не на творчестве. На созидании, так будет точнее. Творчество — просто одна из самых очевидных граней. Яркая, важная, но — одна.
— И в чём смысл?
— У Вселенной есть два начала, созидательное и разрушительное. Я часть первого, оно мне ближе, а другое — глубоко противно. Вы, люди, как и почти всё живое, содержите в себе и то и другое. Мне приятнее, когда созидательного больше. Это как… Приятный запах, приятная внешность, но гораздо значимей.
— И как ты это определяешь? Сколько, например, во мне одного и другого?
— В твоём языке нет названия для этого чувства, вы им не обладаете, — качнул головой Нану. — Может быть, скоро, но пока — нет. Можно сказать, что я вижу. В тебе… по-разному. В женщинах его обычно больше, чем в мужчинах, потому что созидание новой жизни — неотъемлемая ваша часть. Но и второго в тебе много.
— А его ты в окружающих не пробуждаешь? — поинтересовалась я. — Это могло бы объяснить, почему ты меня так раздражаешь одним своим видом.
— Может быть. Мне жаль. Надеюсь, это скоро пройдёт, — прозвучало неожиданно грустно.
— Было бы неплохо. Ладно, а вот это — что? — я обвела руками окружающее пространство. Пустое, безлюдное, оно по — прежнему казалось зловещим, но живой разговор отвлекал от этого ощущения.
А всё-таки хорошо, что я не пошла прогуляться. Что — то подсказывает, вдали от Нану эта пастораль вполне могла перерасти в настоящий кошмар.
— Сон.
— И всё? А почему такой странный? — с сомнением хмыкнула я.
— А ты много знаешь про сны? — улыбнулся он.
— Ну так, в общем, — я неопределённо повела плечами. Во всех этих тонких материях и психиатрии я не разбиралась, никогда ими не интересовалась и разве что где-то от кого-то слышала. — Вроде как это результат обработки мозгом событий дня, подсознание работает.
— А что такое реальность? — Нану задумчиво склонил голову к плечу.
— Мы опять в какую — то дичь попёрли, — я поморщилась.
— Мы просто разговариваем, — мягко возразил ксенос. — Тебе всё равно нужно спать, какая разница, о чём говорить во сне? И чем эта тема хуже прочих?
— Ну, допустим, — согласилась нехотя. — Только я не понимаю, тебе-то зачем эти разговоры? И как ты оказался в моём сне? Ты ведь тут находишься сознательно, не как плод моего воображения.
