Она снова оказалась на полу, ковыряясь в разбросанных скафандрах и мокрой постели. Не в состоянии остановиться, она беззвучно плакала.
Но это был не выход. Она потеряла что-то в себе, когда включила пульт управления шизо-имплантатом. До этого безумная и коварная ее часть знала, что делать. Она нуждалась в том, чтобы восстановить то состояние. Она нуждалась в том, чтобы восстановить цепочку к той ее части, которая ничего не открывала.
И для этого был единственный путь.
Она должна взглянуть в лицо оставшимся шести или шестистам часам без искусственной поддержки.
Нет, она не могла сделать этого. Это было слишком печально. Сама идея вызвала стон в ее сердце. Только шизо-имплантат сохранял ей жизнь; ничто, кроме его излучения, не защищало ее от последствий насилия и прыжковой болезни, предательства и злобы. Она не могла отказаться. Если она отключит свою черную коробочку, она окажется беззащитной перед лицом того, кем она станет.
У нее не было выбора. Другого пути через пропасть не было.
В молчаливом горе, словно она дошла до последних пределов, она по одной начала отключать функции своей коробочки.
Она делал это медленно, минимизируя стресс от изменения. Одну функцию за другой она уменьшала интенсивность излучения, пока ощущение не терялось; одну функцию за другой она отключала их только тогда, когда у нее было время свыкнуться с новой потерей.
Таким образом, она сдавалась перед отчаянием.
Кабина вокруг нее затуманилась, не потому что освещение ухудшилось – или ее зрение начало отказывать, а потому что это больше не имело значения. Это был просто наружный знак внутреннего заключения; осязаемый признак ее смертности. Такие ограничения были абсолютом. Они не могли быть обойдены или приглушены надеждой – или нервным обманом. В чистом тесте власти Ник Саккорсо победил ее, несмотря на всю ложь, которую она наговорила ему, все тайны, которые использовала против него. Ее сын и ее человечность были преданы ее невозможностью стать большим, чем она есть на самом деле.
Та часть Морн, которая все понимала, отказывалась высказывать свои намерения. В конце концов ей не осталось ничего, кроме печального и бесконечного безумия.
Но тут следует вести себя тихо. Вперед, теряй рассудок. Только делай это тихо.
Игнорируя кровь, подсыхающую на руках, она начала медленно играть с локонами на голове. Какое-то время она закручивала их вокруг пальцев, сворачивая в сложные ленты Мебиуса; бесконечные метафоры. Позднее она начала разделять их на все меньшие и меньшие частицы. Когда они стали достаточно сложными и в них было по одному волоску в форме она начала собирать их вместе. Таким образом она выбралась из глубин отчаяния в спокойное состояние. Так же, как и ее каюта, которая служила ей камерой; и ее тело содержавшее столько горя; и все ее наружные ограничители, демонстрирующие бесплодность ее попыток; так же, как и все это, само время потеряло свое значение. Оно текло мимо нее, не задевая. Ее руки и кожа на голове болели; но боль тоже не имела никакого значения.
Она не имела понятия, что случилось, когда ее дверь открылась. Ничто не прояснилось в ней.
Дрожащий и перепуганный, словно пытаясь скрыться от преследующих его фурий, Сиб Макерн вошел в ее каюту и закрыл дверь.
– Морн, – шепот Макерна был режущим, словно крик. – О, Боже.
Она тупо смотрела на него, словно не понимала, кто он такой.
– Морн. – Пот покатился по его бледному лицу, заставил потемнеть его маленькие усики. – Вставай. – Он прерывисто дышал, не от усталости, а от страха. – У тебя совсем не осталось времени. – Его глаза смотрели на нее и убегали, взгляд метался по каюте. – О, Боже. Что он с тобой сделал?
Она чувствовала волнение, которому не было названия. Каюта была в катастрофическом состоянии. Когда его взгляд снова ускользнул, на белки его глаз попал свет, и они болезненно сверкнули. Морн не изменила позы; она, казалось, почти не дышала. Ее лицо было таким же непроницаемым, как во время приступов безумия. Но пальцы принялись быстрее перебирать пряди. Она расчесывала локоны с неутомимой настойчивостью.
– Послушай.
Он опустился перед ней на колени, словно ноги не держали его. Сейчас его лицо было на уровне ее.
– У тебя почти не осталось времени.
Она тупо смотрела на него, словно слепая.
Нерешительно, почти дрожа, его руки приблизились к ее плечам. Он коснулся их и отдернул – словно они были достаточно горячи и обожгли его. Его взгляд уткнулся в пол; рот искривился. С усилием он поднял глаза. Затем взял ее за руки.
– Он не знает, что я здесь. Сейчас не моя вахта. Я подождал, пока все остальные разбредутся, и никто не сможет увидеть меня. Но прежде чем я покинул мостик, я дезактивировал контроль двери. И сейчас компьютер показывает, что ты до сих пор закрыта. Он не заметит этого, если не попробует открыть дверь.
Она мигнула, слушая первого помощника по информации, со слепым беззаботным непониманием. Все, что он говорил ей, звучало знакомо и одновременно так же непонятно, как шифровка.
– Ты можешь выйти. – Отчаяние в нем росло. – Морн, послушай меня. Я не знаю, что он с тобой сделал, но ты должна послушать меня. Ты можешь выйти.
Это достигло ее сознания. Что-то шевельнулось в темном ядре тишины. Ты можешь выйти отсюда. Потерянная или похороненная часть ее сознания, которая все понимала, дрогнула, распознавая сигнал. Выходи.
Быстрее и быстрее она принялась наматывать волосы на пальцы и распускать их.
– О, Морн.
Пот на его лице походил на слезы. Он не был смельчаком – а может быть, никогда не считал себя таковым – но он был честным. Он судорожно отвел в сторону руку и ударил ее по щеке. Затем он вздрогнул и прикусил губу, испугавшись, что причинил ей боль.
Она отпустила волосы, мягко коснулась кончиками пальцев горящей щеки. Мягко, словно умирающий ветерок, она выдохнула:
– Он может услышать тебя. По интеркому.
Макерн застонал. В панике он взглянул на интерком.
Когда он снова опустил глаза, они были переполнены страхом.
– Он отключен, – прошептал он. – Он не слышит.
Она пожала плечами.
Уколы его спешки начали проникать сквозь ее непонимание. Что он сказал? Она забыла. Что-то… Неужели он сказал, что она может выйти из каюты?
Неужели он сказал ей, что у нее почти не осталось времени?
Она не могла вспомнить его имя.
Недовольство шевельнулось у нее в животе. Ее рот приоткрылся, словно она была готова завыть.
– Морн, пожалуйста, – умолял Макерн. – Он убьет меня, когда все узнает. Не теряй этого шанса. Пусть я умру не напрасно.
