— Это не мое дело, — говорила Анни. — Может, в конце концов тебе придется их простить, тебе самой станет от этого легче. Но делать это совсем не обязательно. Ни ты, ни я не должны делать вид, будто ничего не произошло. Мы реально сейчас разбираем все случившееся и знаем, что они усугубили последствия. Благодаря их реакции ты оказалась еще более беспомощной и несчастной.
— Но я действительно была беспомощной, — сказала Эсмей. Она накрыла платком колени, не плечи. Она уже научилась определять по тому, как кутается в этот платок, насколько она в данный момент расстроена.
— И да и нет, — ответила Анни. — В каком-то смысле любой ребенок этого возраста беспомощен перед лицом взрослых, детям просто-напросто недостает физической силы. Но физическая беспомощность и ощущение беспомощности не совсем одно и то же.
— Я запуталась, — призналась Эсмей. Она наконец-то научилась признаваться в этом. — Если человек беспомощен, то он чувствует, что он беспомощен.
Анни посмотрела на картину на стене. На этот раз это был натюрморт с вазой с фруктами.
— Я попробую объяснить. Ощущение беспомощности подразумевает, что что-то, что могло быть сделано, не было сделано, что тебе следует делать что-то, чего ты сделать не можешь. Человек не ощущает беспомощности, если не ощущает ответственности.
— Я никогда об этом не думала, — ответила Эсмей. Она примерила эту новую мысль к себе… так ли это?
— Ну, например… ты когда-нибудь чувствовала себя беспомощной во время грозы?
— Нет…
— Человек может ощущать страх, когда, например, вокруг бушует гроза, но не беспомощность. Противоположные беспомощности ощущения — уверенности и компетентности — развиваются в детстве, когда дети начинают познавать окружающий мир через действия. Пока человек не сознает, что что-то можно сделать, он и не переживает, если не может сделать этого. — (Долгая пауза.) — Когда взрослые перекладывают на ребенка ответственность за поступки, которые ребенок был не в состоянии контролировать, ребенок не может противостоять этому… так же как и последующему чувству вины.
— А… именно это они и сделали, — закончила Эсмей.
— Да.
— И когда я рассердилась, когда я все выяснила…
— Вполне естественная реакция. — Она и раньше это говорила. Но сейчас Эсмей по-настоящему расслышала это.
— Я все еще сержусь на них, — вызывающе сказала Эсмей.
— Конечно, — ответила Анни.
— Но ты говорила, что я справлюсь с этим.
— На это требуются годы. Не спеши… Вокруг еще так много всего, что может тебя рассердить.
После того что сказала Анни, ее злость показалась ей такой маленькой, такой ограниченной.
— Наверное, есть вещи и похуже….
— Сейчас мы не обсуждаем проблемы других людей, мы обсуждаем только твои проблемы. Тебя не смогли защитить должным образом, а когда тебе из-за этого стало плохо, тебя попросту обманули. В результате ты мучилась много лет и многое упустила в жизни.
— Я могла бы… Анни рассмеялась:
— Эсмей, я точно могу сказать одну вещь про ту маленькую девочку.
— Какую?
— У тебя была железная воля. Миру повезло, что твои родственники научили тебя чувству ответственности и долга, потому что, если бы ты вследствие всего происшедшего выбрала бы версию «плохой девочки», ты стала бы отменной негодяйкой и преступницей.
Эсмей рассмеялась и даже согласилась принимать нейроактивные препараты, когда Анни сказала, что она вполне к этому готова.
— Ну, как дела с психотерапией? — спросил Барин. Они разговаривали в первый раз после того, как его выписали из лазарета. Они пришли к Стене, но там никого не было. Ничего страшного. Эсмей все равно не хотелось сейчас лазить. Когда она смотрела на Стену, то представляла корпус корабля, отвесные поверхности.
— Приятного мало, — ответила Эсмей. Она ничего не рассказывала Барину о том, как они пробирались по поверхности корабля во время скоростного прыжка. Лучше поговорить о психотерапии. Уж очень неприятные ощущения, когда оказываешься в незащищенном пространстве при входе в скоростной коридор. — Сначала было не так плохо. Мы просто разговаривали с Анни. Я думаю, что мне даже это помогло. Но потом она настояла на групповых занятиях.
— Мне это тоже очень не нравится. — Барин наморщил нос. — Пустая трата времени… Некоторые просто ходят кругами вокруг одного и того же, и ничего конкретного.
Эсмей кивнула:
— Я думала, будет страшно и больно, но большую часть времени мне просто скучно…
— Сэм говорит, что именно поэтому сеансы терапии проводятся в определенном месте и в определенное время… потому что действительно скучно слушать, как кто-то часами говорит про себя. Это может выдержать только человек, который знает, что при этом надо делать.
— Сэм твой психотерапевт?
— Да. Хорошо бы, чтобы ты была в моей группе. Мне все еще трудно рассказывать им о том, что произошло. Они напирают на физические травмы, переломы и прочее. Но это не самое худшее… — Голос его замер, но она знала, что ему хочется поговорить с ней.
— А что же самое худшее?
— То, что я не смог оправдать ожиданий, возложенных на меня, — тихо ответил он, отводя взгляд в сторону. — Я ничего не смог сделать… я не смог остановить их… ничего не смог, ничего…
Эсмей кивнула:
— Мне тоже очень трудно себя оправдать. Хотя я и понимаю, что ничего не могла сделать, мне все равно кажется, что я сама виновата, что все произошло только из-за моей слабости, внутренней слабости, я имею в виду.
— В моей группе все постоянно говорят мне, что я ничего не мог сделать, но сам я думаю по-другому. Сэм утверждает, что я должен услышать это от человека, которому доверяю.
— От твоих родственников? — осмелилась спросить Эсмей.
— Он имеет в виду меня самого. Он считает, что я придаю слишком большое значение своей семье. Но стандарты своего поведения должен на самом деле устанавливать я сам. И судить себя уже в соответствии с этими стандартами. Но у него никогда не было такой бабушки, как моя.
— Или дедушки, как мой, — подхватила Эсмей. — Кажется, я его понимаю. Тебе стало бы легче, если бы бабушка сказала тебе, что ты сделал все, что мог?
Барин вздохнул:
— Не совсем. Я уже думал об этом и знаю, что бы я решил, если бы она так сказала. «Бедняга Барин, надо его взбодрить». А я не хочу быть «беднягой Барином». Я хочу быть самим собой. Каким я был раньше.
— Это не поможет, — ответила Эсмей. Она знала это по собственному опыту. — Это никогда не поможет. Ты не сможешь стать таким, каким был раньше. Ты можешь стать другим, измениться так, чтобы можно было жить, зная все, что ты теперь знаешь.
— И только всего, Эс? Чтобы жить? — Он уставился на стол перед собой, потом поднял глаза, и Эсмей снова увидела в нем Серрано. — Мне этого мало. Если нужно меняться. Прекрасно, я изменюсь. Но я хочу уважать себя, я хочу быть довольным собой, а не просто жить.
