— Что это?
— Наш обед. Или ужин.
— Ты… убил это животное… для нас?
— Да. Мы же останемся тут. И рано или поздно, нам придется выживать… и питаться здешними обитателями. Ты разве не хочешь есть?
— Хочу, но… живое существо?
— А что не так? Мы веками так питались в прошлом. Так миллионы лет ведут себя все животные — едят друг друга и… и никто не переживает по этому поводу. Кроме того, оно уже не живое. Ему все равно. Это только мясо. Пища. Жизнь.
Последнее слово напомнило Берте кое о чем важном.
— Жизнь. Будет ли она, эта жизнь?
— Ты о чем?
— А ты ничего такого не чувствуешь? — она потрогала свой лоб. — Голова не болит? Перед глазами черные точки не мелькают? Равновесие и сознание не теряешь? Тело тебя по-прежнему слушается? Ты все помнишь?
Стас медленно сел.
— Странно, — протянул он. — Теперь, когда ты это сказала, я подумал… что это может быть?
Супруги Ткаченко смотрели друг на друга, и оба молчали потому, что не знали, что сказать.
Молчание прервало появление Маши. Девушка выглядела бледной, на лбу блестел пот.
— Он уснул, — прошептала она. Без трепета, как на пустое место, посмотрела на трупик зверька, потрогала его одним пальцам. — Вы Егора не видели?
— Нет. Я, — Стас с усилием потер лоб, — был не там. Я охотился… на кого-нибудь…
— Я беспокоюсь. Он пропал, — Маша говорила странным безразличным голосом. — Его надо найти.
— Надо, — эхом откликнулся Стас, не трогаясь с места.
— Ты пойдешь? — Берта не смотрела на мужа, взгляд ее был обращен куда-то внутрь.
— Да, — сказал он, но не шевельнул и пальцем.
— Надо…
— Надо…
Оба замолчали, погружаясь в странную апатию. Маша Топильская с удивлением переводила взгляд с мужчины на женщину, но тоже не трогалась с места. Ей хотелось спать.
Вездеход-амфибия еще не подъезде к лагерю издал предупреждающий гудок, но — странное дело! — на него никто не отозвался, хотя было прекрасно видно, что лагерь цел и невредим. Вращались лопасти ветряка, ветерок слабо шевелил отогнутый край общественной палатки. Было видно, как мигают на расчехленном пульте приписанной к группе амфибии огни — система была включена, но находилась в спящем режиме.
— Где все люди? — Каверин опустил бинокль. — Неужели здесь то же самое?.. Черт, как печет!
— Я вам говорила, чтобы вы повязали голову шарфом? — Мария Краснохолмская недовольно поджала губы. В бурнусе и накинутой на плечи плащ-палатке она походила на бедуинку. Не хватало только паранджи, чтобы довершить сходство с хрестоматийным образом угнетенной женщины Востока.
— Ну, говорили… но сами подумайте, как будет выглядеть капитан космического корабля в таком виде! — попробовал отшутиться тот.
— Вы будете выглядеть как здоровый капитан, — ехидно парировала врач. — А не как эти… Две группы буквально свалились! А теперь еще и третья…
Наклонившись к водителю, она еще раз нажала на кнопку, подавая предупредительный сигнал.
На этот раз пришел ответ — из лабораторной палатки, стоявшей в стороне от жилых, выглянула Маша Топильская. Несмотря на то, что она была закутана до бровей, ее узнали сразу — по росту, фигуре и выбившейся из-под повязки каштановой пряди растрепанных волос. Волосы у Маши были самые длинные из всей женской половины экипажа, она их не стригла коротко, как остальные, но укладывала так плотно, что лишь сейчас, заметив, как развеваются пряди, капитан Каверин понял, какие они на самом деле длинные. Что же должно было случиться такого, чтобы девушка забыла их уложить?
Несколько секунд она из-под руки смотрела на вездеход, потом ахнула и, чуть пошатываясь, словно от усталости, двинулась навстречу.
— Вы приехали, — голос из-под повязки звучал как-то надтреснуто. — Нужна помощь… всем…
Водитель заглушил мотор. Каверин спрыгнул с борта, на долю секунды опередив Краснохолмскую, которая замешкалась, чтобы взять диагност.
— Что у вас случилось? — воскликнул капитан, подбегая.
— Не знаю. Но… наверное, мы отравились, — Маша покачала головой и, когда Каверин подбежал, вцепилась ему в локоть. — Не надо нам было есть это мясо.
— Мясо? — Краснохолмская услышала последнее слово, подходя. — Вы… что сделали?
— Мы убили животное. И съели его мясо. На ужин, — Маша говорила таким тоном и с такими паузами, словно каждый раз ей приходилось переводить слова с иностранного языка на русский. — Стас сказал — надо. Чтобы приспособиться. Было вкусно.
— Что?
— Вкусно. Мясо вкусное. Настоящее. Не, — Маша поморщилась, потерла лоб рукой, — не снин… нисти… син-те… Ох. Голова…
Покачнувшись, она рухнула прямо на капитана, который еле успел подхватить девушку.
— Она без сознания! Скорее в машину!
Подхватив Машу на руки, он поспешил к амфибии. Краснохолмская припустила в сторону палаток с криком:
— Я посмотрю остальных!
Водитель вездехода выбрался навстречу капитану, помогая устроить бесчувственную девушку на заднем сидении, и они как раз пристегивали ее к сидению, когда от палаток донесся яростный крик.
— Что за…
Каверин круто развернулся. То, что он увидел, заставило его оцепенеть.
Мария Краснохолмская, сунувшаяся в одну из палаток, получила изнутри такой удар, что упала навзничь, прижимая к груди чемоданчик-анализатор, а из палатки на нее накинулся Стас Ткаченко. Неразборчиво что-то крича, он вцепился в ее чемоданчик, силой вырывая его из рук. Краснохолмская завопила от неожиданности, отбиваясь.
— Стас! — опомнившись, Каверн рванулся к ним. — Отставить! Что вы себе поз…
Командир группы, услышав голос, замер, поднял голову — и Каверин споткнулся на бегу.
Налитые кровью глаза. Искаженное гневом и ненавистью лицо. Странно потемневшая, словно обгорелая, кожа. Струпья, из-под которых сочились кровь и сукровица пополам с гноем. И щетина. Там, где не было струпьев, щеки и подбородок Стаса Ткаченко покрывала темно-коричневая поросль, словно он не брился с тех самых пор, как покинул корабль, чтобы отправиться на поселение.
Нечто подобное — эти красные глаза, эти струпья, эта потемневшая, как от ожогов, кожа — Владигор Каверин уже видел в двух других группах. Но чтобы настолько…
— Стас… — прошептал он. — Стас, ты…
Он двинулся вперед, и это спугнуло Ткаченко. Взвыв — Каверин мог поклясться, что он попытался выругаться, но почему-то не смог — он бросился бежать в палатку.
Секунду спустя ее задний полог словно взорвался — не одна, а две тени, пригибаясь, бросились прочь. Второй была женщина. Мужчина волочил ее за руку. Она не сопротивлялась.
Супруги Ткаченко — женщиной могла быть только Берта — с удивительной скоростью умчались прочь, затерявшись в кустах.
— Что же это…
Мария Краснохолмская с трудом, потирая ушибленную спину, поднялась на ноги.
— Что это было? — пробормотала она. — Что тут произошло? И где остальные? Капитан?..
Каверин отмер, сообразив, что все это время держал руку на расстегнутой кобуре. Пока ему еще не приходилось пускать в ход оружие на этой планете. И он понял, что чуть было не сделал свой первый выстрел — в спины убегавших людей.
Его отвлек голос Марии Краснохолмской. Врач, едва оправившись от испуга, решила проверить палатку и теперь звала капитана. Судя по ее голосу то, что она нашла, не поддавалось описанию.
Совещание открылось в тягостном молчании. Первый пилот Ян Макарский, капитан Владигор Каверин, старший аналитик Глеб Палкин и старший помощник капитана Грем Симменс сидели в кают-компании, глядя друг на друга. Четыре кресла были заняты, ждали пятого — врача. Мария Краснохолмская задерживалась, и мужчины только обменивались взглядами.
Постепенно все взоры обратились на капитана. Каверин понял, что дольше молчать нельзя.
— Вы все в той или иной мере знаете, что происходит, поэтому я не стану много говорить. Мы… столкнулись с чем-то странным, — начал он. — Лично я пока не готов ответить на вопрос, что происходит. Надеюсь, что наш врач Мария Краснохолмская, явится на наше совещание и скажет что-нибудь новое.
