— За благополучное прибытие «Деметры» в пункт назначения отвечать, как обычно, будете вы. Но заботу о сохранности зондов мы поручим другому человеку. По соображениям безопасности, познакомитесь вы с ним лишь на Титане. И, поскольку основной целью, я бы даже сказал, Миссией полета вашего корабля становится доставка зондов, я настоятельно рекомендую вам во время второго этапа рейса внимательно прислушиваться к советам этого человека. Назовем его, скажем, так: «претор Миссии». В переводе с латинского претор — «идущий впереди». Причем моя рекомендация настолько настоятельна, что какое-либо уклонение от следования советам претора будет квалифицироваться администрацией Космофлота как серьезное служебное упущение. Я понимаю, этим условием мы весьма и весьма ограничиваем свободу ваших действий, в то же время ни на йоту не снимая ответственности, но по-другому, к сожалению, нельзя. Вам еще не поздно отказаться, капитан!
— Поздно. Я не меняю однажды принятых решений. Что касается советов претора Миссии… Если я сочту их здравыми — у меня не будет причин не следовать им. Если же…
— Они не могут быть иными, — поспешил успокоить капитана консул.
— Тогда давайте поговорим о предстоящем рейсе более подробно. Насколько я понимаю, каждый пилот будет знать об опасности, и вознаграждение, соответственно…
— Несомненно, капитан, несомненно, — зачастил явно довольный исходом трудных переговоров консул. — С каждым пилотом и даже вахтовиком будет проведена беседа и подписан особый контракт.
— А пассажиры? Они будут знать, что…
— Ни в коем случае. Но безопасность их полета до Титана Агентство гарантирует на все сто. И даже, с учетом полученных нами сведений, на двести процентов! Асмеры тоже заинтересованы в благополучном прибытии «Деметры» на орбиту Титана. Но есть нюансы. Дело в том, что…
Покосившись на терминал, Ли Сюань встал, обошел его, наклонился над весьма и весьма удивленным капитаном и произнес несколько фраз ему на ухо так тихо, что их не услышал бы даже стоящий совсем рядом человек, буде такой сумел бы незаметно проникнуть в тщательно охраняемый кабинет. После этих слов капитан придал своему лицу самое безразличное выражение, на которое только был способен. Из чего догадливый наблюдатель, окажись таковой в резиденции Второго консула Космофлота, неизбежно сделал бы вывод, что на самом деле капитан удивился еще больше.
Зима в этом году была на удивление холодной: даже в Париже термометр то и дело опускался ниже плюс десяти, а в Москве так и вовсе был мороз, целых пять градусов. Денег у Ростислава было маловато, пришлось добираться до Института Перспективных Прикладных Проблем (И-Пэ-Три, как его все называли) на моноре, а потом еще электробусом. Больше всего Ростиславу хотелось надеть на голову шапку — меховую, пушистую, теплую, одну из тех, что после глобального потепления только в исторических кингол-фильмах можно увидеть. Но… Придется довольствоваться поднятым воротником плаща.
Миновав довольно длинную аллею — липовую, кажется, — Ростислав вошел в красивое шестнадцатиэтажное здание института, предъявил киб-вахтеру терком, получил от него совет пройти по первому этажу направо и через минуту уже стоял перед широкой дверью с переливающейся всеми цветами радуги табличкой: «Лаборатория фундаментальных исследований».
Ростислав потянул за бронзовое кольцо. Тяжелая дверь медленно отворилась. За нею оказалась большая светлая комната, почти пустая. Только в дальнем от двери и окон углу двое парней в белых халатах возились с какой-то физической установкой. Время от времени в ее недрах что-то вспыхивало, и тогда на белые халаты ложились яркие зеленые блики.
На посетителя парни не обратили ни малейшего внимания, и Ростиславу пришлось ориентироваться самостоятельно.
Ага, вот. Посреди стены справа — еще одна дверь, с красивой радужной табличкой: «Шеф-босс-завлаб-патрон-снаряд». Пониже, более мелким шрифтом, значилось: «Почетный член всяческих академий, обществ, кружков и Черемушинского детского сада № 27».
Кабинет у отца был большой, очень большой, лишь раза в полтора меньше соседнего зала. На высоких окнах — легкие, почти прозрачные занавески, на полу — огромный, до самых стен, палас.
Отец шел из дальнего угла кабинета прямо на Ростислава. Волосы его заметно поседели, по краям глаз и губ прорезались морщинки. Родников-младший замер на пороге.
Неужели — «возраст завещаний»?
Ростислав поспешно улыбнулся. Но, не дойдя до него каких-то двух метров, отец круто развернулся и пошел обратно. На паласе от двери до дальнего конца кабинета уже была протоптана тропинка.
А ведь он занял этот кабинет совсем недавно, всего два месяца назад. Это сколько же километров надо было пройти, чтобы тропинку протоптать?
В левом ближнем углу кабинета серебрился терминал гиперистеллекта, украшенный каким-то диковинным цветком. Вдоль всей правой стены стояли прозрачные, почти невидимые шкафы со всевозможными линзочками, стеклянными кубиками, призмочками и шариками, три дальних — с книгами. Ростислав вышел на главную диагональ кабинета. Лишь почти столкнувшись с ним, Родников-старший остановился, сфокусировал взгляд на неожиданном препятствии, просиял:
— А, наконец-то! Рад тебя видеть, очень рад!
Они обнялись.
— Идем туда, поближе к свету. С детства не люблю темноты!
У окна стоял маленький квадратный столик с четырьмя низкими уютными креслами по сторонам.
— Чай, кофе? Нектар, амброзия?
— Чай. Холод нынче в Москве — собачий!
— Стюард, две чашки чая, как обычно!
Из противоположного угла кабинета тотчас прикатил сервировочный столик, выставил на столешницу две фарфоровые чашки с дымящимся золотисто-коричневым напитком.
— Собачий — это когда ниже тридцати, — поправил отец. — При тебе таких морозов уже не было. Да и я… Но в снежки успел наиграться!
— Ты много чего успел. Можно сказать — все.
— Завидуешь?
— Чуть-чуть.
— И зря. Самого главного — заглянуть за «Стену Трех Не» хотя бы одним глазком — я как раз и не сумел. Но еще не вечер!
Отец сердито качнул чашечкой, пролил чай на палас и, кажется, не заметил этого.
— Там, я видел, двое ребят с какой-то установкой возятся. Это они проводят фундаментальные исследования?
— Да, они. Есть еще двое энтузиастов, и даже одна девушка иногда приходит.
— Заниматься в наше время фундаментальными исследованиями — значит пытаться определить неопределенность. Именно эту работу ты и хотел мне предложить?
— Да. В таком примерно направлении.
