Ознакомительная версия.
Ну эта... Грехи он мои отпустил, причастил меня, значит, а я к нему с конкретным вопросом: «Отец Василий, надо бы чисто побеседовать... Время-то у вас есть? Кой-что спросить бы надо». Оба! Блеск такой в глазах появился у отца Василия, чисто рыбак на поплавок глянул, а тот рыбиной аж на самое дно утянут... Он отвечает: «Конечно. Время для духовной беседы у меня найдется». Понятно, страсть как хочется ему меня окормить. В смысле, духовно. Ну, я ему чешу, какие тут дела творятся на этом долбаном Вальсе, и до чего мне противно, и еще того больше непонятно, чо дальше-то делать? Как будет правильно, в смысле, по-божески, как надо? «...Потому что, – я грю, – это ж не жизнь с такими уродами! С упырями со шведскими...» А он глядит на меня со строжинкой. И точно, я тут только врубился: сам-то я хотел, чтоб поп какой-нибудь, или типа того, разрешил мне убраться отсюда, пока цел, а поп мне ничего такого разрешить не хочет. И сейчас он мне чисто врубит на всю катушку. Наверно, правильно врубит. Дед мне еще говорил, типа не надо путать попа с психоаналитиком. Типа, разные профессии. Ну, так и вышло. Говорит он мне, отец Василий, значит, правильно, как по-писаному, даром что старый пень, мозги ясные, в общем, мол, какого хрена я так много думаю о себе? И что-то там вроде хоть бы веры и было до едрени фени, аж горы сдвигать можно, а без любви, кроме дерьма, однохренственно ничего не выйдет. Вотак. Ну, новые шведы, да, значит, люди своеобразные, и благодать на Вальсе повывелась, а только и о Молчуне надо подумать... «Ведь он тоже новый швед, разве не так?» – «Ну, швед...» – а сам прикидываю, какой же он новый швед, он же вроде нормальный, он, может, потому и чужой здесь, что нормальный, а не потому, что живой жмур... А может, я хрень порю? По-вашему, фрэнд, это будет «нонсенс». И отец Василий мне: «Он тебя приютил, от нищеты избавил, так и люби его. Молчун – твой ближний, твой самый ближний. Люби его, молись за него». – «Да он меня в лихо втравил аж по самое не могу!» – «Прости ему. Все мы бываем слабы. И сказано: кто без греха, тот первым пусть бросит камень... Или ты безгрешен? Или ты честнее, храбрее, умнее других? Прости ему. Всех надо прощать. И того, кто ударит, и того, кто украдет, и того, кто предаст. А он тебе немало добра сделал». – «Вот вы говорите, отец Василий, всех прощать. А есть же мой любимый святой, Александр Невский. Из наших, из русских. Он что, немцам простил, когда они вперлись? Он типа вышел и отымел их всех. Так что перья конкретно летели... А? Не простил, а вышел и надрал. О! Как раз и шведов он тоже вздрючил. Что против этого скажете?» – «Так ведь он не за себя. Он за всю землю, за весь православный народ». Тут я заткнулся. Ну да, странно, но складно выходит. Никак не завязывается в моей голове узелок, что, значит, если бы немцы пришли и полили бы грязью одного Александра Невского, а свинства бы никакого людям не творили, то ему бы лучше подставить морду, и по его морде молотили бы и справа, и слева. Тогда бы он вроде был христианин что надо. А с другой стороны поглядеть: ну, личная разборка у него, Бог тут при чем? Бог говорит: убивать не надо... В общем, путаница выходит. Или нет?
Ну эта... Отцу Василию, понятно, я спасибо сказал, а покоя никакого не получил. Весь в смущении. Вотак.
Ну эта... Молчун, понятно, спрашивает меня: «Доволен?» И я, понятно, говорю ему, что да, мол, доволен. Я, значит, теперь отмалчиваюсь, а ему, вишь ты, интересно, чего там. Я вроде как он, а он вроде как я. Как я объясню-то ему все эти дела? Летим обратно. Ну, с самим Молчуном выходило яснее ясного. Прав поп: совестно его бросать. И надо бы, уже припекает... а совестно. Оставаться придется. На Бога я, фрэнд, понадеялся, что от смерти или какой другой беды избавит... Еще на родителей мысли мои зашли. Вот как их простить? Они ж меня продали. А если б я сгинул на хрен? Раз двадцать мог бы сгинуть. Запросто. На руднике это очень даже запросто. Пернуть не успеешь. С их стороны, значит, вышло прямое злодейство. И я старался, и с той стороны заглядывал, и с этой, а никакой типа зацепочки, чтоб их простить, никак найти не мог. Вотак. А потом меня чисто перещелкнуло: я ж не хочу их простить! Мне ж удобнее их за уродов держать. Сам я кто? Да никто, кусок дерьма. Школа, потом три года частного извоза, потом год рудника. Семнадцать лет мне, а ничего больше у меня нет, и не видно, когда моя жизнь на крутые дела и большие бабки повернется. Даже бабы порядочной и той у меня нет. Вообще никакого толку... А пока, значит, я папашу с мамашей не простил, есть кому в моих бедах виноватым быть. Значит, сам я имею полное право жить охламон охламоном. Простить всегда можно, только чаще всего очень не хочется, прикинь, фрэнд. Что теперь? Теперь только подумать осталось, вот если б я хотел их простить, как бы я их злодейство обошел? Да просто бы я обошел его. Это я, я знаю, как там говенно, на руднике, и что люди там в момент загибаются, и что никуда, кроме рудника, с моими статьями не попасть. А они, лохи, уши развесистые, простые оба как банка пива или дешевый чип в башке. Они знать ничего не знали. Думали, наверно, козлы: сынок-придурок отсидит тихо год, выйдет, остепенится... А ведь еще чуток, и мне бы загреметь по хорошей статье, по настоящей, потому что жизнь у нашей кодлы была крутая, а бабок на нуле, и мы уже итак типа кой-чьи карманы подчищали до чистого... Ладно. Может, и не знали они. Даже скорей всего не знали. После рудника искали они меня? Искали. Встретить хотели? Хотели. Да я сам им не дал... Вотак.
Ну эта... Повеселело мне. Сижу я, вишь ты, лыблюсь, наверно, Молчун потому что рожу мою разглядывает и тоже лыбится. А я тут решаю, может, кинуть им весточку, паразитам моим, а? Завязался, значит, узелочек в моей башке. Не сразу, правда. Но получилось. Прикинь. И сидит рядом со мной мужик двадцати шести лет, надо ему, чтоб я никуда не делся, чтоб я чисто не свалил... Ну, надо ему, так и ладно. Типа дровосеком пока заделаюсь. Все лучше, чем нищим побираться... И я его так это нормально по плечу хлопаю, ну и говорю: «Да ты не вибрируй, братан, никуда я...» Оба!
Ну эта... Падаем мы. Последний мандец наступает. Я и докукарекать не успел, а наша эта хрень в воду грянулась и, значит, на дно идет. Череп у меня трещит, потому что черепом я об что-то приложился как положено. Чуть мозги не расплескал. И вижу я, как Молчун матерится по-своему и все пытается, значит, что-то там задействовать, что форцать перестало, но ни хрена у него не выходит. Ну или выходит... как раз – хрен. По-английски, фрэнд, этот хрен будет «маздай». А вода уже вокруг зеленая с пузыречками... Хлюп! Сели мы. На самое дно. Черные разводы по сторонам, это, значит, ил поднялся, водоросли, рыбки, как в аквариуме... Молчун мне и говорит: «Я поднять машину не могу. Аварийная служба тоже почему-то не вызывается. Но нам нельзя, Ян, сидеть в бездействии. Ил нас засосет, и дальше будет очень трудно выбраться... Так что я открываю фонарь, и мы всплываем. Ты плавать умеешь?» – «Угу. Где мы, мать твою?» – «Озерко у меня рядом с усадьбой помнишь?» – «Ну». – «Мы в нем. Пять метров воды над нами. Максимум семь. Риск невелик, Ян». – «Твою мать!» – «По счету три...»
Ознакомительная версия.
