улицах было бы много людей.
Кира сказала:
— Сейчас время Странствия. По закону, определённые часы предназначены для выполнения необходимой работы, а остальные — для еды и сна, и в эти часы центральное управление заблокировано. В противном случае мы бы проводили всё своё время в других жизнях и вскоре умерли. Разуму и телу не выдержать такого долго.
— Мой дом недалеко, — сказал Фаон. — Пойдёмте, там вы узнаете, как мы используем свой ум для собственного уничтожения.
— Но, — изумился Брайант, — предупреждение… Варкониды… Разве мы не должны…
— Здесь некого предупреждать, — сказал Фаон. — Ты не понимаешь. Сейчас время Странствия, и мы шестеро — единственные, кто сейчас находится в Котмаре.
Они зашагали по улицам, по ярким тротуарам и под стенами разноцветных домов. Ничто не двигалось, и несколько раз сквозь открытые жалюзи Брайант видел мужчин, женщин и даже детей, лежавших, словно мёртвые, на мягких кушетках, и у каждого на голове был хрустальный обруч, сияющий жутким светом.
В центре города, почти доходя до самой высокой части купола, возвышалась стройная башня, не похожая ни на что в Аннамаре. На её вершине находилось устройство в форме огромного кольца, сделанное из хрусталя, и оно тоже светилось тем же бледным светом.
— Это центральный пульт, — пояснил Фаон. — Импульс от преобразователя передаётся во все части города, а затем принимается и усиливается отдельными приёмниками. — Он коснулся маленького коммуникатора, висевшего у него на шее. — С них всё и началось. Когда наши учёные решили проблемы ментальной проекции, до Странствия, в принципе, оставался один шаг. Вместо того чтобы проецировать только мысли, преобразователь позволял проецировать весь разум, всё сознание целиком, куда бы оно ни пожелало отправиться.
Он свернул в сторону и подошёл к дверям дома цвета аквамарина.
— Пожалуйста, — сказал он, — входите.
Они так и сделали, по-прежнему не встретив ни единого человека.
— Вас никто не ждёт? — спросил Брайант. — Я имею в виду, полиция не следит за вашим домом на случай, если вы вернётесь? — Он посмотрел на Киру. — Я подумал…
— Зачем? — спросил Фаон. — Мы здесь. Об этом станет известно. А пока спешить некуда. В Котмаре ничего не делается в спешке.
Он указал им на диваны в главной комнате. Брайант и Фелтри, между тем, просветили Грача Чая насчёт всего происходящего, и он очень сильно заинтересовался Странствием.
— Вы имеете в виду, — спросил он через Брайанта, — что я — или, скорее, мыслящая часть меня — сможет покинуть моё тело и отправиться туда, куда я захочу?
— Со всей свободой и скоростью мысли. — Фаон поднял одно из хрустальных колец. — Этот усилитель улавливает импульс преобразователя и передаёт его непосредственно в мозг, где электрокогезионная матрица мыслящей личности подвергается вибрационному сдвигу, полностью освобождающему её от оков плоти на всё то время, пока преобразователь продолжает быть активным.
— Как знать? — задумчиво проговорил Грач Чай. — Возможно, нам это пригодится.
— Возможно, — мрачно ответил Фаон, — это было бы решением всех проблем варконидов.
Он надел хрустальный обруч на лоб Грача Чая, усадил его на кушетку и нажал кнопку. Обруч мгновенно засветился. На лице Грача Чая на мгновение появилось выражение ошеломлённого удивления, а затем оно стало совершенно пустым, отстранённым и замкнутым, как у мертвеца.
— Вы готовы? — спросил Фаон.
Брайант с беспокойством взглянул на Фелтри, и затем они оба сказали:
— Думаем, да.
Они откинулись на спинки диванов. Кира принесла обруч и надела его на голову Брайанта. Он почувствовал его холод на своей коже. Она улыбнулась и сказала:
— Это совершенно безопасно, — и нажала на кнопку.
Брайант почувствовал, как его подхватывает и уносит вдаль порыв космического ветра. Кира исчезла. Всё исчезло. Он стремительно мчался сквозь небытие, а затем снова появился свет, и он повис, невесомый, бестелесный и свободный, над поверхностью мира.
Мир был старым и покрытым ржавчиной. На покрытой морщинами красной равнине он увидел космопорт с двумя чёрными крейсерами, а в складке меж горбатых холмов — обломки маленького корабля. Это был Мидуэй. Древнее солнце висело в небе, вспоминая дни своей жаркой юности. Не было видно ни Аннамара, ни Котмара, ни каких-либо других мест обитания людей. Энергетическую матрицу, бывшую когда-то Брайантом, всё это интересовало мало.
Он развернулся спиной к планете и решил прогуляться.
Теперь он мог видеть россыпи звёзд так, как никогда не видел их раньше. Он мог воспринимать их как солнца, со стороны, как и раньше, но он также мог воспринимать силы, создавшие их. Он мог различать отдельные первичные частицы материи и мог следить за тем, как они, проносясь сквозь рёв и грохот солнечной печи, превращались в новые вещества и снова разрывались на части неистовыми всплесками энергии. Это было немыслимо страшно и великолепно. Очарованный, он завис рядом с огромной голубой звездой и наблюдал за ней — как долго? Время не имело значения. Секунды, столетия. Потом ему это надоело, и он отправился дальше.
Край галактики пронёсся мимо него и исчез. Впереди была необъятная тьма, а за ней — как он уже видел раньше, в каком-то другом, полузабытом существовании — ярко горела ещё одна галактика.
Андромеда.
Он хотел попасть туда.
Он двинулся туда.
Снова появились солнца, луны и планеты, огромные кольцеобразные туманности и зловещая чернота пылевых облаков. Он, как мотылёк, порхал от звезды к звезде, и вдруг его внимание привлекла льдисто-голубая планета. Он устремился к ней, и всё вокруг было покрыто водой, из суши были только низкие зелёные островки. Море было очень красивым, серебристым и тёплым, освещаемым лучами молочно-белого солнца. Он опустился к воде, и что-то шевельнулось в ней, и он вошёл в это что-то и стал с ним единым целым, разделяя каждую мысль и эмоцию, но не имея возможности влиять на них.
Он плавал в тёплом море. Его тело было гладким и очень сильным, покрытым густой светлой шерстью. Он охотился. Он не был голоден. Он не искал пищу. Он охотился на врага.
Он плыл к зелёному архипелагу. Когда он был на поверхности, то вдыхал воздух через ноздри. Когда он погружался, пробираясь сквозь лес длинных блестящих водорослей, он закрывал ноздри и использовал жабры. Его быстрое движение в воде доставляло ему чувственное удовольствие, почти как полёт. Он мог, распрямившись, ходить по земле, но ему это не нравилось.
Он крадучись двигался по мелководью, пока не заметил, как кто-то зашевелился на опушке серебристо-зелёного и серебристо-розового леса, росшего за пляжем. Тогда он пришёл в возбуждение, и его мышцы задрожали в предвкушении того, что сейчас произойдёт. Он бесшумно приблизился к берегу и вышел из
