— Давай адрес, — фыркнула наемница, отгоняя от лица какое-то насекомое. — Я не привередливая.
«Главное, чтобы не привередничал торгаш. E-11 — штука приметная, не все хотят с такими связываться».
Лика не знала, на кой черт забрала с собой штурмовую винтовку: вполне ведь могла бросить на Рутане и не мучиться теперь вопросом, куда деть бесполезную в мирной жизни ешку. Выбросить не позволяла глупая сентиментальность (все существо наемницы протестовало против такого обращения с хорошим и надежным оружием) и меркантильность: денег оставалось всего ничего, а ведь ей еще жить на что-то надо. Так что сбыт оружия и брони значился в плане действий «пунктом номер один».
Получив адрес и на этом распрощавшись с контрабандистом, девушка закинула на плечо рюкзак и неспешно пошла по тропинке. У нее все еще слегка кружилась голова и подкашивались ноги, а ветви деревьев то и дело цеплялись за волосы и куртку, но раздражения Лика не чувствовала. Напротив, она была готова скакать вприпрыжку от переполнявшей ее эйфории.
«Я жива. Я свободна. Все закончилось!»
Хотелось смеяться в голос. Вот теперь, с чистыми документами и какими-никакими, но деньгами, она заживет по-новому. Как нормальный человек и хорошая мать.
* * *
«Не надо. Ты этого не сделаешь. Ты же любишь меня. Ты же…»
Кровь оглушительно-громко пульсирует в висках. Надсадно бьется сердце в груди.
Спасения нет. Исанн знает это. И все равно продолжает смотреть на экран радара в безумной, отчаянной надежде.
Надежде, что на этот раз все будет по-другому.
Но координаты сменяют друг друга все так же неумолимо.
Неужели это повторится опять? Неужели она обречена переживать это вновь и вновь?!
— Мы еще встретимся. В следующей жизни, помнишь?
Который раз она слышит эту фразу? Десятый? Сотый?
Почему все происходит так? Почему он никогда не поворачивает назад?!
И снова невыносимая боль рвет сердце на части. И снова онемевшие губы шепчут ответ. И снова пальцы будто сами собой нажимают на кнопку…
…казалось бы, ничего не произошло — лишь погасла алая точка на радаре.
Лишь родной голос замолчал навсегда.
Истошный вой сирены тонет в безмолвном крике. Боль достигает своего апогея, разрывая в клочья каждую клеточку тела. Ослепительно-белая вспышка расцветает перед глазами, неся с собой спасительное забытье…
Тьма обступает ее со всех сторон. Все закончилось — чтобы вскоре повториться вновь.
Отчаяние вдруг сменяется холодным гневом. Все уже произошло. Она ничего не изменит — так почему терзает себя? Почему не покинет этот ад?
— Отпусти меня, — шепчет она едва слышно. — Ты любишь меня, я знаю. Так зачем мучаешь?
Исанн не надеется на ответ. И все же он приходит.
— Исанн? Где ты? — раздается в темноте голос, и сердце пропускает удар.
Сельвин здесь. И он такой же пленник, как и она.
— Я не знаю, — девушка озирается по сторонам, но видит лишь клубящуюся тьму. — Ты хорошо меня слышишь? Иди на голос!
В голове роятся тысячи предположений, но Исанн не собирается вдумываться в происходящее. В этой ситуации логика ей не поможет.
Сельвин где-то рядом, и ее кошмарные воспоминания не спешат повторяться — только это сейчас и имеет значение.
— Уже, — раздается голос позади нее, и теплые, такие надежные и знакомые руки обнимают ее за плечи. — Здравствуй, родная.
Сельвин целует ее в шею, и девушка чувствует, как радость и облегчение захлестывают ее с головой, вытесняя боль и страх.
Он сдавливает ее плечи чуть сильнее, вынуждая повернуться. Несмотря на окружающую темноту, Исанн прекрасно видит его — и сердце радостно трепещет в груди, когда она понимает, что любимый ничуть не изменился. Все такой же сильный, уверенный… все такой же живой.
И тем горше осознание: это лишь иллюзия. Игры измученного сознания. Но как легко, как приятно поверить в обратное…
Девушка хочет что-то сказать, но слова застревают в горле — неуклюжие и неуместные. Слишком неловкие и пустые, чтобы выразить все, что она чувствует.
Они стояли в тишине, прижавшись друг к другу. Наслаждаясь самим присутствием любимого человека. Каждым прикосновением. Ловя каждый вздох.
Две половинки одного целого. Когда-то Исанн смеялась над подобными словами…
…до тех пор, пока ее половинку не отняли у нее. Не вырвали с мясом, оставив рваную, неизлечимую рану.
— Зачем? — выдавливает она из себя. — Зачем ты так поступил со мной? Мы могли бы быть счастливы… ты мог бы быть моим…
Сельвин крепче прижал ее к себе.
— Исанн… неужели ты так ничего и не поняла? — прошептал он, гладя ее по голове. — Надо же… при всем твоем уме, при всем твоем опыте… ты до сих пор остаешься избалованной маленькой девочкой, слепо верящей в мудрость своего отца. «Все будет твоим — все, что пожелаешь… нужно лишь уметь добиваться своего. Кровью и потом, жестокостью и подлостью… чужие судьбы и желания должны волновать тебя не больше, чем грязь под ногами», — не так ли?
Он горько усмехнулся:
— Видишь, какие непредсказуемые результаты дает эта формула, если руководствоваться ею и в любви? Тебе следовало бы понять это еще двадцать лет назад — когда твоя мать тихо собрала вещи и ушла из дома.
— Откуда ты…
— Не удивляйся. Мы — одно целое, моя дорогая. Сейчас больше, чем когда бы то ни было.
— Тогда почему я не вижу тебя насквозь?
Прежде чем ответить, он склонился к ее губам и поцеловал — требовательно и властно, как и всегда. На миг Исанн потеряла всякий интерес к собственному вопросу, полностью отдавшись во власть сладкой иллюзии, будто все происходит по-настоящему. Вот сейчас она откроет глаза, и не будет вокруг этой кошмарной тьмы. Они окажутся в доме у Гвардейского парка…
— Я не знаю, любимая. Возможно, дело в том, что ты жива. А я… наверное, нет.
Она открыла глаза, и тьма вокруг не рассеялась. Только объятия Сельвина вдруг перестали защищать от могильного холода.
— Не уходи, — прошептала Исанн. — Останься со мной еще ненадолго. Я… я ведь больше никогда тебя не увижу. Я не хочу тебя терять, любимый. Не хочу!
