алым содержимым; три клепсидры и даже одни фравашийские, отмеряющие время с той поры, когда Местное Скопление галактик было извергнуто из первоначальной сингулярности. Насколько я мог судить, ни одни из этих часов не показывали одинаковое время. На самой верхней полке стояла Печать нашего Ордена — маленькие атомные часы из стекла и стали, впервые пущенные на Старой Земле в день основания Ордена. (Самые большие часы — это, конечно, сама башня. Двадцать гранитных делений на ледяном кругу у ее подножия отмечают прохождение солнечной тени. Этот гигантский солнечный диск, хотя он не слишком точен, — практически единственные в городе часы, которыми мы, горожане, руководствуемся в своей деятельности. Наш Хранитель, борец с тиранией времени, давно запретил нам все остальные. Этот запрет сыграл на руку червячникам — они наживают себе состояния, ввозя контрабандой карманные часы с Ярконы.)
Одни из часов пробили, и Хранитель, охватив себя за локти, сказал:
— Я слышал, Соли освободил тебя от клятвы.
— Это правда, Хранитель. И я хотел бы извиниться за свою мать. Она была не вправе приходить к вам и просить, чтобы вы говорили обо мне с Соли.
Он оттолкнул ногой стул, продолжая месить тугие мускулы своих рук.
— Ты думаешь, это я приказал Соли освободить тебя от клятвы?
— А разве это не так?
— Нет.
— Мать, похоже, думает, что…
— Твоя мать — ты уж прости меня, пилот, — часто заблуждается. Я знаю тебя всю твою жизнь. Ты думаешь, я настолько глуп, чтобы поверить, будто ты способен дезертировать из Ордена и пойти в торговые пилоты? Ха!
— Значит, вы не говорили с Соли?
— Ты что, допрашиваешь меня?
— Извините, Хранитель, — смутился я.
Почему же тогда Соли освободил меня от клятвы — не для того ли, чтобы осрамить меня перед друзьями и мастерами Академии? Я поделился своими сомнениями с Хранителем, и он сказал:
— Соли прожил три долгие жизни — не пытайся понять его.
— Мне кажется, есть многое, чего я не понимаю.
— Что-то ты сегодня скромен.
— Зачем вы послали за мной?
— Не смей задавать мне вопросы, паршивец! Мое терпение ограничено, даже когда дело касается тебя.
Я умолк, глядя в окно на красивый главный шпиль Борхи, построенный Тихо тысячу лет назад. Хранитель обошел меня, чтобы заглянуть мне в лицо. Я смотрел прямо перед собой — этого требовали правила учтивости между мастером и послушником, которым меня первым делом обучили в Академии. Хранитель мог вдоволь разглядывать мое лицо в поисках правды, лжи и всего остального, сохраняя в неприкосновенности собственные мысли и чувства.
— Известно также, что ты намерен сдержать свою клятву.
— Да, Главный Горолог.
— Похоже, Соли тебя перехитрил.
— Да, Главный Горолог.
— А мать подвела тебя.
— Возможно, Главный Горолог.
— И ты все-таки попытаешься проникнуть в Твердь?
— Я отправлюсь туда завтра, Главный Горолог.
— Твой корабль готов?
— Да, Главный Горолог.
— «Смерть среди звезд — прекраснейшая из всех смертей», не так ли?
— Да, Главный Горолог.
Сбоку от меня что-то мелькнуло, и Хранитель залепил мне оплеуху, взревев:
— Чушь собачья! Чтобы я больше не слышал от тебя подобных глупостей! — Он подошел к окну и постучал по стеклу костяшками пальцев. — Прекрасны города — такие, как Невернесс. Прекрасны океан на закате и северное сияние. Смерть есть смерть — мрак и ужас. Нет ничего прекрасного в том, что время истекает и тиканье прекращается, слышишь? Есть только чернота и ужас вечного ничто. Не спеши умирать — слышишь, Мэллори?
— Да, Главный Горолог.
— Хорошо! — Он открыл шкаф, где стоял сосуд с пульсирующей, светящейся красной жидкостью. (Я всегда подозревал, что эта зловещего вида штуковина — часы, но не осмеливался спросить об этом Хранителя.) Из темных глубин шкафа — тот был из редкой породы дерева, такого черного, что оно почти не отражало света — Хранитель извлек предмет, который я принял за старый, обтянутый кожей ларец. Но очень скоро понял, что ошибаюсь: когда Хранитель открыл ларец — точнее, откинул в сторону одну из его кожаных створок, — внутри оказалось множество листов, видимо, бумажных, искусно скрепленных в середине. Он подошел поближе, и на меня пахнуло плесенью, пылью и бумагой многовековой давности. Хранитель стал переворачивать желтые листы, вздыхая временами:
— Староанглийский — это тебе не абы что. — Или: — Ах, какая музыка — теперь этого никто не умеет, это искусство ушло от нас. Смотри сюда, Мэллори! — Я послушно смотрел на бумажные листы, испещренные строка за строкой черными закорючками, ничего не говорившими мне. Я понимал, что вижу перед собой один из тех древних артефактов, где слова символически (и избыточно) представлены зрительными идеопластами. Древние называли эти идеопласты буквами, но как называется сам крытый кожей артефакт, я забыл.
— Это книга! — объявил Хранитель. — Настоящее сокровище — здесь собраны прекраснейшие стихи, когда-либо созданные человеческим разумом. Вот послушай. — И он перевел мне с мертвого языка, который назвал французским, стихотворение под названием «Часы». Не могу сказать, что оно мне понравилось — там было много жутких образов, безысходности и страха.
— Как вы превращаете эти символы в слова? — спросил я.
— Это искусство называется чтением. Я научился ему давным-давно.
Я на мгновение опешил, потому что всегда понимал слово «читать» в ином, более широком смысле. Читают погоду по бегущим облакам, читают привычки и программы человека по мимике его лица. Потом я вспомнил, что некоторые специалисты, а также граждане наиболее отсталых миров, владеют искусством чтения. И книги я тоже видел — в музее на Сольскене. Вероятно, слова можно не только произносить, но и читать — но как низка эффективность этого процесса! Я пожалел древних, не умевших кодировать информацию так, чтобы направлять ее непосредственно на воспринимающие и познающие центры мозга. Экое варварство, как сказал бы Бардо!
Хранитель сжал пальцы в кулак и сказал:
— Я хочу, чтобы ты выучился читать и прочел эту книгу.
— Прочел книгу?
— Да. — Он захлопнул ее и протянул мне. — Ты прекрасно слышал, что я сказал.
— Но зачем, Хранитель? Я не понимаю. Читать глазами — это так… неудобно.
— Ты выучишься читать и выучишь все языки, какие есть в этой книге.
— Для чего?
— Чтобы слышать эти стихи в своем сердце.
— Зачем это нужно?
— Еще один вопрос — и я закрою для тебя космос на семь лет. Это научит тебя терпению.
— Простите меня, Хранитель.
— Если прочтешь эту книгу, у тебя появится шанс выжить. — Хранитель потрепал меня по затылку. — Жизнь — это все, что у тебя есть, береги ее.
Хранитель был самым сложным человеком из всех, известных мне. Его личность складывалась из тысяч причудливых фрагментов любви и ненависти, каприза и
