способ самоорганизации материи; оно присутствует в каждой снежинке, в атоме, в капле крови, в фотоне и песчинке, во всем пространстве-времени от Облака Девы до Пердидо Люс. Сознание неотъемлемо; сознание распоряжается всем. Есть правила для исчисления вовлечения-работы-опознавания для всех живых организмов и всей неорганической материи во вселенной. Тат Твам Аси, Ты Есть То, и чем я тогда обязан существу иного вида? Моему отцу? Червяку-паразиту? Далекой звезде? Каково место человека в схеме вселенной? Величайшая опасность, сказал я, — это неправильное понимание чуждости всего окружающего. Из-за него мы обрываем крылья мухам, убиваем тюленей и других людей, из-за него уничтожаем звезды.
— Экстру можно помочь, Соли. Существует единство… сознания. Материя по-своему не что иное, как стоячая волна сознания, а энергия, каждая гамма-частица и каждый фотон излучения Экстра — это движущаяся волна, которая создана человеком и потому может быть рассоздана. Вернее, пересоздана. Переведена в другую форму, понимаешь? Это тоже часть экологии.
— Вот ты все говоришь — экология, — хлебнув кофе, сказал он. — Какую экологию ты имеешь в виду?
«Существует экология информации. Умрут звезды, люди и боги, но информация сохранится. Макроскопическая информация распадается на микроскопическую, а та постепенно сконцентрируется. Ничто не пропадает. Смысл существования богов — поглощение информации. Интеллекты низшего порядка сортируют, фильтруют, концентрируют и организуют ее — боги ею питаются».
— Пилот?
— Извини, я… вспоминаю. — Я провел языком по губам. — Существуют естественные законы, определяющие наше место в экологии. Если мы раскодируем эту вселенскую программу, поймем намерение вселенной, то…
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Я пытаюсь. Экстр, к примеру, не входит в намерения вселенной. Что может человек знать об ананке? Всегда есть какие-то несовершенства, моменты безумия. Касатки…
— Что-что?
— Касатки на Агатанге, безумны они или нет, играют ключевую роль в экологии планеты. Подумай теперь об Экстре: это же океан энергии, ждущей своего применения.
Твердь создала десятки тысяч черных тел для сохранения энергии Геенны Люс, а мы используем энергию Экстра. Информацию при наличии нужной энергии можно передавать куда угодно. Мы сможем связаться с мыслящими туманностями нашей галактики, сможем расширить галактическую информационную экологию. Мы — каждый человек, фраваши, устрица, бактерия, вирус или тюлень — сможем послать свое коллективное сознание через два миллиона световых лет межгалактической пустоты информационным экологиям других галактик — из Андромеды, Волос Вероники и Льва; все галактики местного скопления наделены разумом и трепещут от мыслей организмов, таких же, как наша. Настанет время, и мы вступим в контакт с экологиями других галактических скоплений — их много в пределах десяти миллионов световых лет от сверхгалактической плоскости местного сверхскопления. Гончие Псы, Павлин, обе Медведицы и другие — эти сверкающие облака разума охватывают нашу маленькую галактику сферой диаметром четыреста миллионов световых лет. Чтобы разговаривать со столь дальними галактиками, потребуется энергия сверхновой, если не многих десятков тысяч сверхновых.
— Ля илляха иль Алла, — сказал я. — Все мы — часть целого.
— Послушай, пилот, я тебя не понимаю.
Я слушал шепот ночного ветра за стеной и еще более тихий шепот внутри меня. По правде сказать, я сам не понимал больше половины Эдды. Эта ее часть казалась мне настоящей тарабарщиной. Мой мозг еще просто не дозрел до ее восприятия. На миг все сложнейшее здание грядущей информационной экологии раскрылось передо мной. Прослойки идей, биологических систем и информационных структур разворачивались, как страницы книги. Это было чудесно и ошеломительно, а я, как червь, все еще полз по первой странице, ощупывая брюхом букву за буквой и пытаясь таким образом прочесть текст. Из миллиона страниц Эдды я понимал разве что одну. А сама Эдда, коллективная мудрость богов, была лишь крохотной частицей секретов вселенной, снежинкой в метели.
Я попытался объяснить это Соли, но не думаю, что ему действительно хотелось понять.
— Ты говоришь, эта память заложена в каждом из нас? Вся Эдда? — Он стоял на коленях и поджаривал над горючим камнем орех, глядя прямо перед собой.
— Да, она передается от отца к сыну. Вот почему Хранитель убил других бессмертных. Он не хотел, чтобы кто-то сказал людям о том, что в них заключено. Ибо он знал.
— Что знал?
— Что по мосту можно перейти только в одну сторону. И что если память станет нам доступна, мы все захотим перейти.
— До этой памяти не так-то легко добраться.
— Ты мог бы вспомнить Эдду, если б захотел.
— Правда?
Пламя отражалось в его глазах. Ему, наверное, трудно было смотреть вот так, не мигая.
— Я бы показал тебе, как вспомнить.
Он долго жевал свой орех и наконец ответил:
— Нет. Довольно с меня воспоминаний. Да и поздно уже.
— Поздно никогда не бывает.
— Бывает.
Я допил кофе и вытер рот.
— И что же ты собираешься делать дальше?
Подержав во рту пальцы, чтобы согреть их, он сказал:
— Всю свою жизнь — а жизнь у меня была длинная, согласен? — каждый ее миг я пытался понять, зачем я живу. Мой персональный поиск, пилот. Теперь ты говоришь, что Эдда находится во мне: стоит только вспомнить, и… и что? Ты говоришь, что тогда я научусь жить на более высоком уровне. Но жизнь есть жизнь, не так ли? Страдание всегда присуще ей — чем выше уровень, тем сильнее страдаешь. С меня довольно — понимаешь? Я, Леопольд Соли, — как и Хранитель Времени — не хочу больше. Разве ответ возможен? — Он почесал нос, глядя на меня. — Всю жизнь я думал, что учусь жить, но так ничего и не понял. А вот Жюстина знала все. Я поеду на Квейткель и буду жить у деваки, если они меня примут. Мы с Жюстиной были счастливы там — помнишь?
Позже мы услышали, как где-то далеко ревет медведь. Соли полагал, что это тот самый, который завлек его собак в трещину. Он пошел поискать свое сломанное копье и принес ту половину, что с наконечником.
— Я поступил неразумно, сломав его. Хорошо хоть наконечник уцелел — добрый кремень.
Я потрогал пальцем порез на лбу и согласился:
— Кремень что надо. Чуть было меня не прикончил.
— Да. — Он заехал кулаком в потолок и прошиб крышу. Постояв немного и посмотрев, как в дыру заметает поземка, он заделал пробоину. — С самой первой нашей встречи я спрашиваю себя: почему так?
Он сел напротив меня на лежанку Хранителя, стараясь заглянуть мне в глаза, но я отводил их. Его лицо отражало работу двух противоречивых программ. Он хотел сказать мне, как я ему ненавистен, как бесит его самый факт моего существования. Эти слова плясали у него на языке, придавая
