в глазах побелело все, поплыло. Но сел кое-как и посмотрел на спасителя.
Рожа мятая, бородка, очки. Возрастом от тридцати до бесконечности. По нам, употребляющим, ничего точно не скажешь. А вот глазами на пьющего не похож – бешеные какие-то зенки, так ровно бухающие не смотрят. Наверное, недавно начал. Пиджак тоже мятый, гармония налицо. Повелитель наш Будда, на хера же ему пиджак?! Но есть, не пропит пока. Да и кто я такой, чтобы спорить с его манерой одеваться. Модно приговаривать.
– Эммануил, – неожиданно прохрипел пиджачный и сплюнул, густо рокотнув горлом. Опухоль у него там, что ли? Ну да, точно опухоль – вон на шее как яйцо под кожу засунули.
– Чего?!
– Зовут меня так. Батя Ерофеем хотел назвать, но бабка помешала. Дура была.
Вагнер ускорился. Меня заметно мутило, но даже вырвать нечем. Только кислое что-то к горлу подскочило, зависло и упало внутрь, оставив привкус несвежей капусты.
– Юрец. Юрок. Ну, короче, Юра я. Любые варианты, кроме Юрика – вот это не люблю. Так только собак звать.
Длинная речь утомила, да и капуста рвалась наружу, поэтому я тоже сплюнул. Метко, но недалеко, пришлось вытирать подбородок. Щетина даже не кололась, стала мягкой как стриженая шапка – у соседа моего есть такая. Искусственная чебурашка имени советской армии.
– Может, это… За знакомство? – спросил Эммануил. Пиджак оправдывался карманами – вон из правого горлышко торчит. Благодетель и просветленный меня посетил, не иначе. Гаутама жив.
– Встал бы ты… Яйца застудишь. Земля холодная еще.
Эммануил… Моня, стало быть. Имя так себе, а человек хороший, я таких сразу от сволочей отличаю. По содержимому карманов, хотя пиджак теперь редкость. Мы ж не менеджеры какие.
Я бы полежал еще, но собака прибежала. Рыжая, дворовая, хриплого обнюхала и хвостом завиляла. А на меня оскалилась, зарычала. Пришлось встать. Левая штанина умеренно чистая, а правой словно камин чистили: потеки и сажа. Но хоть сухая, не обоссался. Уже прорыв, а то знаю я, как бывает, если вторая неделя запоя. Третья. Не помню.
– Пошла вон, пошла! Слушай, Моня…
– Эммануил. Я тоже не люблю, когда сокращают.
Я аж поперхнулся. Язык сломать можно, но позиции неравны: бутылка-то у него. Тут любое имя выучишь, куда деваться. Арнольд Шварценеггер было бы неудобнее.
– Пардон муа, Эммануил. А стакан есть? Мы же воспитанные люди.
Сам себя троллю. В лужу посмотри, воспитанный, ты ж не то, что из горла – из этой самой лужи готов лакать. Лишь бы потушить огонь внутри, рядом с блевным колобком в кишках.
– Стакана нет, – огорчился хриплый. Потом просветлел лицом, руками замахал. – Зато знаю, где есть. Рядом тут. Ребята квасят, заодно закусь. Дойдешь?
Чип и Дейл спешат на помощь, а не человек. Да я куда хочешь дойду, раз уж проснулся. Главное, цель. Ну и недалеко чтобы переться, тоже важный аспект.
Кивнул, сдерживая колобка. Молча. Уж лучше Вагнер, чем этот комок внутри. А куда деваться – он есть, и это – суровая реальность. Перетерплю. Или из горлышка дернуть, пока суть да дело? Нет, не успел: Эммануил уже развернулся и почесал куда-то за угол. Пришлось идти следом. Шаг за шагом, неуклонным образом. Хотя и противолодочным зигзагом.
В карманах даже мелочь не звенит – пусто как в раю для воров. Даже зажигалку потерял где-то. Или сперли – теперь уже не выяснить.
Рядом оказалось реально рядом, двор проскочили, а там ряд сараев. Вон у крайнего двери открыты, пара мужиков курит, а изнутри еще голоса. Моня туда и направился, а за ним и я.
– Дорогие мои, вот и я! Это Юрец, знакомьтесь. Ты всех не запомнишь, но люди хорошие. Добрые. Наливайте, ребята. И хлеб порежьте.
Снова заперхал, сплюнул, и внутрь.
Курящие уже затоптали бычки, коротко пожали мне руку, пока я мимо проходил, и зашли следом. А в сарае – мать честная! Это не пьянка, это свадьба какая-то. Стол стоит вдоль стены, за ним лавка длиннющая. И, кроме меня и Мони, человек десять. Я непонятно зачем пересчитал: одиннадцать. Друзья, бля, Оушена. Одни мужики, разумеется, молодые и постарше. Охренеть нынче народ выпить собирается, массово. Мне бы раньше неуютно стало, застеснялся, но сейчас так душа полыхает, что не до политесов. Ну, отмечают, но я ж не сам пришел. Позвали, стало быть – можно.
Налили полстакана, я, не чинясь, и выпил. Одним длинным глотком, куском хлеба занюхал и понял: люблю я людей. Таких вот людей и в такие моменты – ох, как люблю. Колобок мой внутренний растворился, как и ни было, а мне уже снова наливают. Лучок на столе, соли горка, хлеб ломтями и рыба. Под пиво бы лучше, но и так нормально.
К тому же, что пиво? Живот пучить да хрен мучить, а беленькая – она эффект дает. Со второго полстакана особенно. Сейчас зажую и курнуть стрельну, совсем рай на земле настанет. А, нет, про рай это я не сам решил – Моня сидит, вещает что-то про это.
– Мужики, вы чего, сектанты какие? – спросил я негромко. На меня покосились, но промолчали. А Эммануил соловьем разливается:
– Теперь, ученики мои, все в сборе. Так должно было случиться, так оно и будет. В каждом из вас я уверен как в себе, вот и привел предателя со стороны. Сейчас Юрец напьется и предаст меня недобрым людям. Как, Юр, готов?
Точно, сектанты. Хоть и пьющие – ни разу такого не видел, они ж постные обычно, трезвые. А я что – я уже как кол сижу, если б не стена за спиной, свалился на хер.
Но и сидя штормит.
– Нет, Эмо… Эмму… Не готов я, Моня. Ты меня пригласил, водочки дал, и я к тебе тоже по-человечески. Да и по-божески. Не буду предавать никого, в натуре. Сигаретку бы мне еще…
Сидящий рядом со мной мужик тут же пачку из кармана вытянул и мне дал. Я крышку приоткрыл, а там с десяток сигарет и зажигалка – любой каприз по первому требованию.
– На улице только кури, здесь народу много, – махнул рукой Моня.
Я кивнул согласно и по стеночке выбрался из–за стола. Качало как березку в песне, но вышел же. Затянулся и стою. Земля под ногами гуляет, то левый край выше, то правый. Палуба, не иначе. Я ж ходил на корабле когда-то давно, и не раз, знаю. Дело знакомое, опыт не пропьешь; надо ноги пошире расставить, тогда устою.
Шаг. Второй. Да нет, ничего, могу идти. А раз могу – сваливать надо
