Поражаясь своей змеиной ловкости, я пополз вдоль стены. Оконце светилось. Чуть дыша я прильнул к стеклу. Банька была пуста! На холодном, давно не топленном очаге стояла восковая свеча. Она горела на удивление ярко. Язычок пламени был словно вылит вместе со свечой. Но где же девушка? Она не могла исчезнуть. К баньке вела единственная, проложенная в кустах тропинка, с которой я не сводил глаз, продраться же сквозь дебри напрямик не смог бы даже человек в плотной одежде, а ведь она была совершенно нага…
Преодолевая страх, я крадучись вошел в баньку. Коснулся камней очага — они были холодными. Струйки воска от горящей свечи бежали по ним, образуя причудливые узоры. Внезапно пламя свечи качнулось, горячая струйка воска змейкой сбежала вниз. Изогнувшись, она застыла белыми восковыми буквами. «ДАН» прочитал я свое имя. Дощатая дверь баньки, заскрипев, приоткрылась. Я замер. В баньке кто-то был. Огонек свечи дернулся и угас. Стало темно. Злым ночным глазом смотрела в оконце незнакомая звезда.
Прохлада коснулась моего разгоряченного лба. Утоляющий душу покой стал овладевать мной. Желания и неминуемые их спутники — страхи — приглушило нечто похожее на музыку. Но это были не звуки, а гармония каких-то струй. Они приподняли меня над влажной шероховатой скамьей, и я уснул крепким сном.
Проснулся я, когда яркий луч солнца ударил мне прямо в лицо. Я приподнялся на скамье. События минувшей ночи я готов был воспринимать как сон, но разжав кулак, я увидел прилипшую к ладони маленькую букву. Это был не сон. Мне опять стало не по себе. Почему вместо Эллы появилась лунная девушка? Как удалось ей бесследно исчезнуть? Я еще раз внимательно осмотрел восковую букву. Сомнений быть не могло. Это действительно была буква, четкая, словно отлитая на типографской машине. Я достал из кармана блокнот и вложил между страницами злополучный кусочек воска. Ужас прошедшей ночи снова овладел мной — я готов был бежать из этого страшного места. Но желание увидеть лунную девушку оказалось сильнее. Сознавая, что этого нельзя делать, я решил остаться.
Той же, вьющейся в зарослях крапивы тропинкой я пошел к озеру. На берегу разбежался и кинулся в прозрачную утреннюю воду. Я поплыл к густой стене тростника испытывая то странное удовольствие, которое дает только купание без одежды. Белые лилии — звезды воды — стыдливо принимали мою наготу. Уже подплывая к тростникам, я перевернулся на спину, взглянул на берег…
В легком розовом халате по прибрежному песку шла ОНА! Я скрылся в тростнике. Девушка оглянулась вокруг и, убедившись, что поблизости нет никого, разделась догола. Солнце осветило ее прекрасное тело. Я не ошибся — она была совершенством.
Есть женщины, пригодные только для разговоров или только для постели. Эту достаточно было видеть. Я смотрел на нее радостными изумленными глазами.
Теперь я видел больше, чем ночью. Не только ее тело и грудь, я видел все. Девушка медленно вошла в озеро. Мои глаза были почти на уровне водной глади. Я хорошо видел, как вода покрыла ее колени, потом поднялась выше. Девушка испуганно замерла на миг. Но тут же, звонко засмеявшись, бросилась вперед и поплыла быстро и грациозно. Потом она вышла на берег и не вытираясь легла на песок, раскинув ноги и положив голову на руки. Ее и моя нагота, разделенные лишь занавесом тростника, казалось, объединила нас заговором цветущего дурмана и первобытных инстинктов, но в действительности это был железный занавес, преодолеть который я был не в состоянии. В меня вселился азартный страх охотника, боящегося спугнуть дичь.
Стараясь не шуметь, я поплыл к ней сквозь отражения облаков, кусками мокрой ваты лежащие на поверхности воды. С каждым движением все отчетливее вырисовывались мельчайшие подробности ее тела. Выйдя на берег, я торопливо оделся и едва дыша приблизился к девушке. Она лежала на песке в той же позе, прекрасная и нагая. Почувствовав меня каким-то женским чутьем, она накинула халат и чуть привстала. Наши глаза встретились. Какие глаза! Нет слов, которые могли бы описать их. Нет художника, способного изобразить их! Глядя в них, мне хотелось смеяться и плакать.
— Не бойтесь, — сказал я, отлично понимая, что настоящая красота не нуждается в защите, она сама повелевает силой.
— Меня зовут Дан, — проговорил я, едва ворочая своим, словно окостеневшим языком.
— Дан? — произнесла девушка, разглядывая мое лицо, голос ее был ласков и мелодичен, — первый раз слышу такое странное имя.
— Это уменьшительное от фамилии, — сказал я.
— Лили, — девушка протянула мне изящную руку.
Ее прикосновение сделало меня смелее, но все равно до самого вечера я не смог преодолеть своего косноязычия и угловатой неловкости. При этом я даже не смел подумать о физической близости с Лили.
Целый день мы купались, ели малину, пили ключевую воду, которую я приносил в глиняной кружке из родника в старой баньке. Мы были первожителями Земли. С восторгом и удивлением я смотрел на мир ее глазами, обнаруживая красоту там, где еще недавно скользил, ни на чем не задерживаясь, мой равнодушный взгляд. Меня радовали причудливая форма облаков и пляска трясогузки на разомлевшей от влаги и тепла колоде, трепетный аромат только что открывшегося цветка. А когда я перехватывал несмелый, милый взгляд Лили, обращенный на меня, сердце трепетало жаворонком, и я был ближе к счастью, как никогда еще в моей прошлой жизни. Часы промелькнули как минуты, и только когда солнце начало садиться, я понял, что настал вечер.
Палатка девушки стояла почти на самом берегу озера. Высохшее дерево словно большая соломенная шляпа скрывало ее от постороннего взгляда. Я хотел ночевать на куче ветвей у входа, но Лили настояла, чтобы я вернулся к себе. Я нехотя подчинился.
Солнце садилось. Верхушки самых высоких сосен еще видели свет, но внизу, в зарослях крапивы, уже царил полумрак. Я лежал на земле, чутко прислушиваясь к голосам дебрей. Я не мог ни о чем думать, кроме Лили. Я был упоен ею. Мне не надо было ^напрягать память, я отчетливо видел, как она, обнаженная и прекрасная, входила в озеро, как вода покрывала сначала ее колени, потом поднималась выше, как девушка замирала от этого прикосновения… Я понял, что люблю ее полнокровной земной любовью, ее стройные ноги, каждую ложбинку и выпуклость тела, пышные льняные волосы, глаза… Мне не нужны были обычные для влюбленных годы размышлений и самокопания. Очарование и совершенство Лили ускорили, сжали этот процесс до считанных минут. Мне было хорошо, и я ни о чем не желал думать. Ибо черная тушь сомнений легко умерщвляет розовые акварели надежды.
И все же ближе к ночи чувства потеснились, давая место мыслям. Мне пришло в голову, что я напрасно ни о чем не расспросил девушку. Ведь я до сих пор ничего не знал о ней — кто она, откуда и что привело ее сюда? Тогда, на залитых солнцем земляничных полянах, где царило добро, это нисколько не занимало меня. Сейчас же, слыша невнятные звуки отходящего во власть тьмы и зла леса, я подумал, что было непростительной ошибкой не выяснить это.
