рот мой старый валенок целиком засунули, который я летом вместо мочалки использую.
Старший ихний на грудь мне наступил и спрашивает:
— Так это ты и есть, гнида, профессор по космической логике?
Я лежу, мычу, глазами хлопаю.
Он от меня прорези отвернул и к другому обращается, который в это время стол с табуреткой крушил. Чтоб просто так не стоять — рабочее время-то идет.
— Медведь-три, ну, как, нашел?
— Да чего там искать, Медведь-один? Прямо сверху у зеркала лежал!
Вытянул из подмышки мой паспорт, потом как даст прикладом по зеркалу!
Медведь-один паспорт раскрыл, фотографию сличил и вздохнул облегченно:
— Он, гад!.. Вставай, профессор. Тебе, выродку, через десять часов на Марс лететь. Все, Медведи, уходим!
Встать я не успел — подхватили, вниз снесли, в «воронок» забросили и — по газам!
Водила у них классный оказался. Хотя светофоры у нас в городе давно не работают, до аэродрома за полчаса домчался и всего-то трех общественно-полезных регулировщиков задавил. Наши городские крапчатые, когда выезжают, больше давят. А может, специально — кто их разберет?
Когда самолет от земли оторвался, Медведь-один валенок из меня вынул, но наручники не снял.
— Ну, что, — говорит, — профессор, вопросы есть? Давай, задавай, пока до Москвы летим.
— Есть, — отвечаю, отплевываясь. — А…
Хлоп! Валенок опять у меня в глотке застрял. Так до самой белокаменной и летели. И потом из аэропорта всю дорогу молчали. Только у самых Кремлевских Ворот освободил он меня от наручников и от валенка,
Ну, а как в Кремль въехали, тут я сомневаться перестал — понял: лечу, в натуре лечу!
На крыльце Президентской резиденции передает меня Медведь-один из рук в руки Второму Фельдмаршалу Авиации, а у самого из-под маски глаза блестят.
— Ты чего? — удивляюсь я. — Ты чего это, крапчатый, слезу давишь? Если какая медвежья болезнь прихватила — валенок мой используй. Мне он на Марсе не понадобится.
Он рукой отмахивается:
— Да какая, ублюдок, болезнь! Медведям болеть не положено! Я, можно сказать, всю жизнь мечтал с таким, как ты, ученым недоноском, потолковать о космической логике. Да вот не довелось. Понимаешь, урод, служба такая! Э-эх… Разрешите идти, господин Второй Фельдмаршал?
— Иди, солдат, отдыхай. У каждого бывают минуты слабости. Ты славно поработал сегодня, — говорит Второй Фельдмаршал и натурально под козырек берет.
Медведь-один браво поворачивается и идет, носочек тянет. Только через десять шагов он вдруг шумно взорвался. Волны большой не погнал, но треск такой… неприятный.
Второй Фельдмаршал Авиации вздыхает тяжело и руку мне на плечо кладет.
— Так было надо, сынок, — давит он из желудка еле слышно, опустив голову.
Ну, я тоже вниз смотрю, а Второй Фельдмаршал носком ботинка маску обгоревшую ковыряет. Поддел ее, наконец, и так это ловко с крыльца на газон отправил. Там еще две таких же лежало.
Потом мне в глаза заглянул и уже твердо добавил:
— Так положено! Пойдем, сынок, к Президенту. Только тебя и ждут.
Ну, идем. Коридоры длиннющие, вдоль стен Третьи и Четвертые Фельдмаршалы тянутся, маршалы двери открывают и закрывают. До приемной дотопали, там в углу два штатских сидят. Один — маленький, плюгавенький, ножки сложены, ручки сложены, в кресле сжался — полосу сантиметров в десять занимает, не больше. Второй — наоборот: морда под кувалду обстругана, глаза стеклянные, рот влево и вниз перекошен, и на диване развалился, как у себя дома.
Ну, и я сажусь. Раскованно сажусь, но без вульгарности, как свободный гражданин своей великой страны. А здороваться с этими не стал — мало ли, враги какие-нибудь смертного приговора ждут.
Второй Фельдмаршал к президентской двери на цыпочках шуршит. Дверь приоткрыл, а оттуда писк какой-то и звон, как будто стекло разбилось.
Второй Фельдмаршал руку поднял, по часам постукивает, потом дверь так же тихонечко прикрывает и докладывает:
— Пять минут, сынки.
И точно — через пять минут вываливает от Президента дядя: благообразный такой, халат белоснежный — смотреть больно. В руках — совочек, метелочка. В совочке два глаза блестят.
— Проходите, — кивает, — господа ученые. Президент ждет вас.
Я, как через порог переступил, оробел немного, а тут Узкий как завопит:
— Здравствуйте, господин Президент!
И дергаться весь начал.
— Здравствуйте, господа мои, — дружелюбно отвечает всем нам Президент, так что нам с Кувалдометром вопить и дергаться уже, вроде, как и поздно.
Тут у меня мандраж прошел, потому что видел я этот кабинет сотни раз по «ящику» в институте, и все в нем мне родное и знакомое: и президентское кресло с высокой спинкой, и большой длинный стол, инкрустированный для одновременной игры в крестики-нолики сразу с двадцатью фельдмаршалами, и огромный, во всю стену за креслом, флаг с двуглавым орлом с автоматом Калашникова за плечами.
И сам благодетель такой же, каким показывают. Моложавый, несмотря на свои девяносто шесть лет, ни одного седого волоса, зубы скалит все сразу, чтобы сосчитать можно было, и в кресле движется легко и охотно.
— Рассаживайтесь, дорогие мои, надежда наша, — говорит Президент. — Не стесняйтесь, открывайте "Боржопиво", пейте, сколько хотите, маленькими глоточками. И я с вами…
Наливает себе полный стакан "Боржопи", как его сокращенно в народе называют, обаятельно улыбается и говорит доверительно:
— Ну, что же вы, господа ученые, не рассаживаетесь? Садись, профессор по космической марсологии. И ты садись, профессор по космической культурологии. И ты садись, профессор по космической политологии…
— Я, — говорю, — государь Президент, по космической логике больше горазд. Космополитизмом не занимался, даже по ночам. Так что шить мне не надо тут… А вот "Боржопи" выпью с удовольствием.
Гляжу, а мое заявление ему, как серпом по молоту. Осунулся сразу весь, морщинами покрылся, один глаз в стакан уронил, а потом и весь стакан на себя вылил. Да еще этот профессор по марсологии ко мне повернулся, смотрит вызывающе, а левая сторона его «кувалды», там где рот находится, нервно подергивается.
Но сказать он ничего не успел. Как вдруг загудит, защелкает, запищит! Профессор по марсологии вместе со стулом под стол свалился, ствол из-за пазухи выдернул — лежит, озирается. И второй профессор тоже под столом колотится, но безоружный. А я сижу, за собой вины не чувствую, но за Президента нашего остро переживаю.
Из спинки президентского кресла панель выдвинулась, на ней лампочки мигают, зелененькие синусоиды горят, трубочки с иглами тянутся, и само кресло медленно назад катится. А там уже и флаг отдернулся, а за флагом — целая лаборатория! Благообразный на пороге с паяльником и плоскогубцами стоит.
Ну, я пот со лба утер, слегка дрожащей рукой плеснул себе "Боржопи"
