Или ты думаешь, что я боюсь возврата туда, за стену, вкусив благополучия и комфорта…
— Да ты не переживай. Он в реальности вовсе не собственник, а лишь числится таковым. Для удобства нашей уже корпорации так решили. Никто и ничего у тебя не отнимет…
— Я нравлюсь доктору. Даже больше, чем можешь представить. Выберу его. И ваш шеф будет бессилен меня отсюда выпроводить. Буду законной женой доктора. А доктор сказал, что он, если бы его полюбила местная женщина, ради неё сделал бы всё и пошёл бы в Храм Надмирного Света. Тогда Рудольф не сможет уже ничего, доктор ему не подчиняется.
— Доктор сам сказал тебе о том, что хочет этого?
— Да. Доктор влюблён. В меня. Это странно, но факт.
— Как раз не странно. А ты?
— Я? В моём возрасте смешно говорить о любви. Мне надо думать о собственном устройстве, пусть на время. Но и сама наша жизнь не на время ли нам даётся? Когда-то в детстве я думала, что старые люди особый вид существ, что они всегда такие, и я не верила бабушке, что она была юной красавицей, как она меня уверяла. А теперь я понимаю, как быстро стареют люди, как незаметно это происходит. Просто однажды ты просыпаешься никому не нужной, не желанной. А доктор говорит, что уже купил ради меня дом в чудесном месте, на живописном берегу реки, где мы с ним… Ай-ай! Сколько же у меня теперь будет домов! Инар Цульф говорит, что около столичный дом моего первого мужа тоже в моём распоряжении, появись у меня желание сбежать отсюда. И Рудольф тоже купил мне дом! — она засмеялась вовсе не к месту, а потому что сильно нервничала, — Только Рудольф купил его мне на случай моего отселения отсюда. Сам-то он там жить и не собирается. Зачем ему? А Франк сказал, что в случае моего согласия будет отдыхать в уютном доме от своих подземелий, от вас всех, будет лечить местных людей, как делал это мой первый муж. Франк за долгое время стал тут сказочно богат по местным меркам. А я могу работать, могу бездельничать. Но мне скучно бездельничать. И вообще… я могу открыть салон в любом месте континента. Опыт уже есть. Но как говорила моя подруга из прошлой моей жизни, когда женщина оказывается на светлой стороне, у неё всего вдоволь, — и поклонников, и домов, и прочего добра, так что не знаешь, кого выбрать, где поселиться. Но стоит оказаться на теневой стороне, как всё пропадает неведомо куда. Ничего и никого…
— Значит, Рудольф не сочинял про доктора? Далеко же зашли ваши разногласия…
— Да, Франк мне говорил о своих намерениях, когда мы гуляли вечером у озера, что останется на Паралее навсегда ради меня. Как странно, что он тоже врач и не молод, как был мой муж. Но хочу ли я повторения того застывшего, хотя и красочного сна?
— Какого сна? — Антон перестал слушать, вдруг утратив интерес к ней и к её метаниям.
Его накрыло будто волной или внезапной стеной дождя. А когда ошеломление ушло, он увидел скалу в пространстве, которое отсутствовало здесь, но простиралось в его личном измерении. Девушка со скалы улыбалась ему, хотя тогда она этого не сделала. Она прикасалась к нему и сегодня на рассвете, перед самым его пробуждением юными утренними руками, обещая роскошный грядущий день. Она не лгала, и он ждал их встречи. Он сразу забыл, встав утром, и вдруг вспомнил это. Или она напомнила ему о себе, живя где-то в нём. Антон, даже не понимая, что это Нэя сидит рядом с ним, перебирал исколотые пальцы в чём-то несчастной, а ещё недавно такой счастливой швеи и художницы. Мало ли. Поссорились. Характер у Венда как погода над океаном. Лучезарная тишина может трансформироваться в чудовищную бурю. Накаты тёмных валов опрокидывали многих из тех, кто обманывался вначале и по неведению его мирным обличием, усмешливой искоркой глаз, всегда готовых явить с ног сшибающий гнев, если давали повод. Его боялись, хотя и любили. Поддавались отеческому обаянию, искренней задушевности. Люди любят сильных, легко прощая им обиды, снисходя к их порокам. Венд не поддавался однозначной оценке. Чем могла противостоять ему смешная, и как считал раньше Антон, избыточно засахаренная, недалёкая, как считал он же раньше, девушка. Но она была, как понял он впоследствии, добра, отзывчива, изысканно украшена не только снаружи.
— Жаль, — повторил он как эхо вслед за доктором. Соглашаясь с его оценкой.
— Что тебе жаль? — спросила Нэя, ловя его глаза, будто надеясь на то, что он даст разрешение её запутанным мыслям и чувствам. Но ведь это был её выбор, за который она и несла свою личную ответственность.
— То, что вы поссорились…
— Да не ссорились мы! Мы расстались. Во всяком случае, я так решила. Ты же видел, как он ко мне относится? Как будто я особая дева. А я потомственная аристократка!
— Тем более… Я пойду, — и он встал.
— Мне тоже жаль, Антон.
— Чего тебе жаль?
— Что ты не смог полюбить меня.
— Зачем тебе это? — и он ушёл, забыв о ней почти сразу, едва повернулся к ней спиной. Она была наполнением не его жизни. Её смех, её боль, всё это разве его касалось? Её волнующая, только когда он видел её, красота была утешением вовсе не ему, а другому. Даже жёстче всё. Она неприкосновенная собственность другого. И чего именно не хватало этому другому, ему-то, Антону, что до этого? А ведь в ней всё взывало к внутренней тишине и гармоничному слиянию, лишь прикоснись и затихни на её груди, обещающей счастливчику только покорную ласку. А буйному вояке только отдохновение, отрыв и воспарение, но уж никак не соскальзывание в бурный водоворот, грозящий разбить голову. И было бы неплохо, зло думал он, Венду столкнуться с подобным опытом, чтобы оценить «мудриле» не заслуженную им фею «Мечты» с её любовью — даром. И это не было завистью, а только спокойным размышлением на тему о…
Как же они надоели!
Сбоку всё также бесшумно, будто он летал на крыльях как дух зла, возник Рудольф из зарослей кустарника, мерцающего соцветиями своих верхушек.
— Почему она плакала? — спросил он с видом виноватым и сожалеющим. Даже не верилось в то, что только что они ударяли друг в друга молнией взаимной напряжённой агрессии, готовые схватиться.
— Пошёл бы и узнал… — буркнул Антон себе под нос. — С чего бы ей плакать?
— Я же видел, как она прятала своё лицо в шарфик. Я
