Ознакомительная версия.
— Так что же это? — спросил я, терпеливо выслушав его.
— То, чего мы хотели, — Контакт с иной цивилизацией. Вот он, этот Контакт! Увеличенное, как под микроскопом, наше собственное чудовищное безобразие, наше фиглярство и позор!!!
Голос Снаута дрожал от ярости.
— Итак, ты полагаешь, что это... Океан? Что это он? Но зачем? Сейчас меньше всего меня волнует механизм действия, но, помилуй Бог, зачем? Ты что, серьезно думаешь, что он играет с нами?! Или карает нас?! Да это прямо чернокнижие! Планета, покоренная каким-то дьяволом-великаном, который из сатанинского чувства юмора подбрасывает членам научной экспедиции адские твари! Законченный идиотизм! Ты, вероятно, сам в него не веришь?!
— Этот дьявол не так уж глуп, — процедил Снаут сквозь зубы.
Я удивленно посмотрел на него. В конце концов у него могли сдать нервы, подумал я, даже если происходящее на Станции нельзя объяснить безумием. Реактивный психоз?.. — промелькнуло у меня в голове. Снаут беззвучно засмеялся.
— Опять ставишь диагноз? Не спеши. В сущности, ты столкнулся с этим в такой легкой форме, что все еще ничего не понимаешь!
— Ага! Дьявол смилостивился надо мной! Разговор начал раздражать меня.
— Чего ты, собственно, хочешь? Чтобы я тебе сказал, что замышляют против нас икс миллиардов кубометров метаморфической плазмы? Возможно, ничего.
— Ничего? — с недоумением переспросил я. Снаут по-прежнему усмехался.
— Ты же знаешь: наука занимается только тем, как происходит что-то, а не тем, почему происходит. Как? Все началось через восемь или девять дней после эксперимента с жестким облучением. Может, Океан ответил на наше облучение каким-то своим, может, прощупал лучами наш мозг и извлек из него определенные психические процессы, так сказать инкапсулированные.
— Инкапсулированные? Это меня заинтересовало.
— Ну да, процессы, оторванные от всего остального, замкнутые в себе, подавленные, замурованные, какие-то воспалительные очаги памяти. Он принял их за проект... за рецепт... Ведь ты знаешь, как сходны между собой асимметричные кристаллы хромосом и тех нуклеиновых соединений цереброзидов, которые составляют основу процессов запоминания... Наследственная плазма — плазма «запоминающая». Итак, он извлек это из нас, зарегистрировал, а потом — сам знаешь, что было потом. Но почему он это сделал? Ха! Во всяком случае, не для того, чтобы нас уничтожить. Уничтожить нас можно гораздо проще. Вообще — при его возможностях — он мог сделать все что угодно, например заменить нас двойниками.
— А! — воскликнул я. — Вот почему ты так испугался меня в первый вечер.
— Да. Впрочем, — добавил Снаут, — может, он так и сделал. Откуда ты знаешь, что я действительно тот старый, славный Мышонок, который прилетел сюда два года назад...
Снаут хихикнул, словно наслаждаясь моей растерянностью, но тут же стал серьезным.
— Нет, нет, — проворчал он, — и так всего слишком много... Вероятно, различий гораздо больше, но я знаю одно: и меня, и тебя можно убить.
— А их нельзя?
— И не пытайся! Не советую! Страшная картина!
— Ничем?
— Не знаю. Во всяком случае, их нельзя ни отравить, ни прирезать, ни задушить...
— А если атомным лучеметом?
— Ты смог бы?
— Не знаю. Если считать, что они не люди...
— В каком-то смысле они люди. Субъективно они люди. Они не отдают себе отчета... в своем... происхождении. Ты, вероятно, заметил?
— Да. Так... как же это... выглядит?
— Они регенерируют в невероятном темпе. В немыслимом темпе, прямо на глазах, поверь мне, и снова начинают вести себя, как... как...
— Как?
— Как их образы, живущие в нашей памяти, на основе которой...
— Да. Это правда, — подтвердил я.
Мазь таяла на моих обожженных щеках и капала на руки. Я не обращал на это внимания.
— А Гибарян... знал? — неожиданно спросил я. Снаут задумался.
— Знал ли он то же, что и мы?
— Да.
— Я почти уверен.
— С чего ты взял? Он говорил тебе?
— Нет. Но я нашел у него одну книгу...
— «Малый Апокриф»?! — закричал я, вскакивая с места.
— Да. А ты откуда знаешь? — спросил Снаут, неожиданно забеспокоившись, и уставился на меня.
Я покачал головой.
— Не волнуйся. Ты же видишь, что я обожжен и совсем не регенерирую, — успокоил я его. — Знаешь, он оставил мне письмо.
— Правда? Письмо? Что там написано?
— Немного. Это скорее записка, а не письмо. Библиографическая справка к «Соляристическому приложению» и к этому «Апокрифу». Что это такое?
— Старая история. Может, она нам что-нибудь даст. Держи.
Снаут достал из кармана тоненькую книгу в кожаном переплете, потертом на углах, и протянул мне.
— А Сарториус?.. — спросил я, пряча книгу.
— Что Сарториус? Каждый ведет себя в такой ситуации, как... умеет. Он старается держаться нормально, для него это значит — официально.
— Ну, знаешь ли!
— Тем не менее. Я однажды попал с ним в переплет, подробности не так уж важны, достаточно сказать, что у нас осталось на восемь человек пятьсот килограммов кислорода. Один за другим мы бросали обычные занятия, в конце концов мы все ходили небритые, только он брился, чистил ботинки. Такой уж он человек. Конечно, что бы Сарториус теперь ни сделал, все будет или притворством, или комедией, или преступлением.
— Преступлением?
— Ну, скажем, не преступлением. Можно придумать какое-нибудь новое слово. Например, «реактивный развод». Нравится?
— Ты весьма остроумен.
— А ты хотел бы, чтобы я плакал? Предложи сам что-нибудь.
— Ах, отстань!
— Ладно, я говорю серьезно. Ты теперь знаешь приблизительно столько же, сколько и я. У тебя есть какой-нибудь план?
— Какой там план! Я не представляю, что буду делать, когда... снова явится... Должна явиться?
— Скорее всего, должна.
— Как же они проникают на Станцию, ведь Станция закрыта герметично. Может, обшивка...
Снаут покачал головой.
Ознакомительная версия.
