Проделывать все это в условиях невесомости оказалось довольно сложно. Когда они выходили на поверхность корабля или какую-либо внешнюю его конструкцию, особенно на решетку, любое резкое движение давалось им с большим трудом. Сила Кориолиса[18] создавала серьезные проблемы даже на внутренних работах. С другой стороны, плавка в условиях полной невесомости тоже имела свои скверные особенности. Левая рука Макларена все еще была в повязке, а на лбу до сих пор багровела вмятина от ожога.
Впрочем, ему это, кажется, не мешало. Глядя в зеркало, он с трудом узнавал себя. И не то чтобы лицо его претерпело значительные физические изменения — просто само выражение его стало незнакомым. Вся его жизнь сузилась до этих последних нескольких недель, а то, что было до них, казалось далеким сном. В немногие свободные от работы минуты он еще мог перекинуться со Свердловым в партию скоростных шахмат, поспорить с Накамурой о преимуществах ногаку в противовес кабуки или шокировать юного Райерсона каким-нибудь удачно подобранным скабрезным стишком. Но, мысленно оглядываясь назад, он замечал, что такие минуты выпадают все реже и реже. Он оставил попытки приготовить из их мизерных пайков что-нибудь вкусное, когда дежурил по кухне; и уже давно — в течение сотен оборотов «Креста» вокруг черного солнца — не исполнял баллад. Он брился по часам и по-прежнему тщательно следил за своим туалетом, но все это было для него лишь частью необходимого ритуала — подобно тому, как Накамура мысленно созерцал свои парадоксы, Райерсон цитировал Библию, а Свердлов перебирал фотографии голых бывших любовниц. Этим они словно говорили себе: «я все еще жив».
Затем настал такой момент, когда Макларен спросил себя: а что он делает, помимо попыток выжить? Вопрос был нехорошим.
— Видишь ли, — сказал он своему зеркальному близнецу, — в таком случае напрашивается следующий вопрос: зачем? Все то время, пока мы вместе, мы старательно уходим от этой проблемы.
Сложив электробритву, он поправил тунику и вышел из крохотной ванной. В жилом отсеке никого не было — как обычно, большую часть времени он пустовал. И не только потому, что им было так уж некогда рассиживаться, просто слишком ограниченное пространство отсека не позволяло этого делать.
Покинув отсек, он с удовольствием погрузился в такой уютный мир своих приборов, в котором его душа находила истинный покой. Он честно признал, что его программа по изучению звезды — как можно более всеобъемлющему — была на три четверти эгоистичной. Маловероятно, что для их спасения понадобится точное знание атмосферного состава звезды. Но процесс познания давал ему возможность хоть на несколько минут забыть, где он находится. Конечно, в этом он признавался только себе и никому другому. Иногда ему становилось интересно, что скрывается за молчанием его напарников.
На этот раз в лаборатории он был не один. У иллюминатора в воздухе парил Накамура. Контуры его туловища были подчеркнуты немигающими бриллиантами звезд. Но как только мертвое солнце ушло из поля видимости, Макларен заметил, что тело штурмана напряглось, и тот поднес руку к глазам, словно пытаясь прикрыть их.
Он бесшумно подплыл к Накамуре.
— Бу-у, — произнес он.
Резко дернувшись, штурман завертелся волчком, ловя ртом воздух. Как только судорожное трепыхание рук и ног прекратилось, Макларен увидел ужас.
— Простите! — воскликнул он. — Я не думал, что испугаю вас.
— Я… ничего. — Во взгляде его карих глаз просвечивало что-то жалкое. — Мне не следовало… Ничего.
— Вы ко мне по какому-то вопросу? — Макларен предложил ему одну из своих последних сигарет. Накамура, забыв поблагодарить, машинально взял ее. «С этим парнем что-то неладно, — подумал Макларен. Сквозь сверкавший звездными огнями иллюминатор в помещение медленно просачивался страх. И он — наш единственный штурман».
— Нет. У меня… Я немного расслабился. Точную работу не выполнишь, если… устал… да-с-с. — Накамура с силой втянул в себя табачный дым, и впалые от недоедания щеки запали еще больше. Вокруг его головы заплясал небольшой венчик из бисеринок пота.
— О, вы мне ничуть не мешаете. — Макларен скрестил ноги и откинулся назад, словно сидел в кресле, а не в воздухе. — По правде говоря, я рад, что вы здесь. Мне необходимо с кем-то поболтать.
Накамура устало рассмеялся.
— Скорее, нам нужно обращаться к вам за помощью, чем вам искать ее в нас, — сказал он. — Вы изменились меньше всех.
— Разве? А я думал, что как раз на мне все сказалось сильнее. Свердлов тоскует по своим женщинам, алкоголю и политике. Райерсон томится желанием вернуться к своей изумительной молодой жене и изумительной новой планете. Вы же — наша скала, о которую разбиваются годы. А я… — Макларен пожал плечами. — Мне в жизни не за что зацепиться.
— Вы стали спокойнее, это так. — Сигарета слегка подрагивала в руке Накамуры, но его голос звучал уже тверже.
— Просто я стал задавать себе вопросы, — Макларен хмуро посмотрел на черное солнце. Пока он воспринимал эту звезду как научную проблему, он близко не подпускал к себе ту одержимость, которую заметил во время еды в Райерсоне, чьи глаза казались еще больше на осунувшемся лице, и в Свердлове. Райерсон в последнее время стал молчаливым и вновь обратился к той суровой религии, которую он однажды стряхнул с себя; а Свердлов стал еще более грубым. Макларен пока не думал о звезде как о полуразумном существе, воплощающем зло. Но нет ничего более легкого, чем начало.
— Рано или поздно они возникают у каждого, — без особого интереса заметил Накамура. Он все еще находился в коконе своего страха; именно оттуда и хотел вытащить его Макларен.
— Но от моих вопросов нет никакого толку. Я чувствую, что захожу в тупик, если все, чем я в действительности занимаюсь, является рутинной чепухой, и я мог бы с таким же успехом думать о своих проблемах.
— Мысль — это технический прием, которому надо обучаться, — сказал Накамура, — так же как и способам использования тела… — Он внезапно замолчал. — Я не имею права учить. Я подвел своих учителей.
— А мне кажется, вы держались молодцом. Я всегда завидовал вашей твердой вере. У вас на все есть ответ.
— Дзен никогда не дает готовых ответов на вопросы. Он, по сути, старается избегать любого теоретизирования. Ни одна человеческая теория не в состоянии постичь бесконечную реальную Вселенную.
— Понимаю.
— Вот на чем я споткнулся, — прошептал Накамура. — Я ищу объяснение. Я не хочу просто существовать. Нет, этого недостаточно… здесь, вдалеке от всего, я убеждаюсь, что ищу себе оправдание.
