— Тогда выпьем за встречу, — говорит Симон.
— Не выпьем. Мне нельзя.
— И не надоел тебе этот детский сад?
— От него есть некоторая польза. И с этим запретом я совершенно солидарен. Если мой психолог обнаружит алкоголь в моей крови, он, скажем так, удивится, и вот тогда можно ждать полицию.
— Ладно, убедил, — сказал он и заказал кофе.
— На самом деле я очень рад, — шепнул я. — Спасибо, что навестил.
— Я не просто навестил.
— Догадываюсь. Но, если ты с тем же, что Филипп, можешь не начинать. Я не буду воевать против Кратоса.
— Ты на таблетках?
— На инъекциях, — усмехнулся я. — И если бы ни эти инъекции, тебя бы уже арестовали. Как говорит мой психолог Дима, «лекарства для душевного равновесия». Сглаживают эмоциональные реакции. Еще немного, и я достигну состояния будды. Интересно, он понимал последствия, когда их назначал?
— Жаль, — вздохнул он, — я вижу перед собой не человека, а тень человека. Тюрьма, психокоррекция, таблетки, инъекции — это слишком много даже для Анри Вальдо. Но, Анри! Психокорррекция обратима.
— Симон, я не хочу ничего никуда обращать. И вам не советую. Народ Тессы сейчас не примет вашего радикализма. А Хазаровский не отдаст Тессу в случае войны за независимость. Не отдаст, не надейтесь! Хотя бы для того, чтобы доказать всем, что он император Кратоса, а не эмиссар Тессы, не отдаст. И население вас не поддержит. Если вы хотите подарить Хазаровскому маленькую победоносную войну перед референдумом, я понимаю ваше желание, но, по-моему, он вполне способен победить меньшей кровью.
— А ты знаешь, что Хазаровский отправил запросы о выдаче всех, кто имеет хоть малейшее отношение к РАТ всюду, куда только можно: на Махди, на Анкапистан, в РЦС?
— Не знаю, но не удивляюсь. Пиар-подготовка к референдуму.
— И он готов платить за каждого, причем частично из своего кармана.
— Махдийцы, конечно, деньги любят, да и какой им от вас толк. Анкапистан вообще не подходящее место для того, чтобы прятаться, если конечно у тебя не столько денег, чтобы откупиться от императора Кратоса. А Центральный Союз меня удивляет. Там, что есть кто-то из наших? Они же на порог не пускают с неоткорректированными мозгами.
— Наших пускали. Мы же борцы за свободу. Психокоррекция только добровольно, хотя здорово уговаривали. А Хазаровскому они выдадут, он у них в либералах ходит.
— Не факт. Как говорили в древности «с Темзы выдачи нет».
— Нет. Если пройти через этот их портал, то есть после психокорекции. Но не для всех это приемлемо. Так что сам понимаешь, нас подталкивают к возобновлению войны. Нам просто не оставляют другого выхода.
— Бросьте! Есть другой выход. По крайней мере, при Леониде Аркадьевиче.
— Догадываюсь, но говорят, ты не в восторге от Хазаровского.
— Правильно говорят, у вас отличные шпионы. Но если я не восторге, это еще не значит, что я буду вставлять ему палки в колеса. На данный момент Леонид Аркадьевич — лучший вариант и для Тессы, и для Кратоса, и для меня, и для вас.
— Анри, мы вступили на этот путь почти двадцать лет назад, и мы с него не сойдем.
— Это я вас привел на этот путь, о чем жалею. Но сойти с него можно. И сейчас легче, чем когда-либо. Вы должны сложить оружие и примириться с императором. Я готов быть посредником на переговорах.
— А ты получишь кучу очков за то, что обеспечишь Хазаровскому победу в этой маленькой и бескровной войне. И может быть даже прощение.
— Не буду врать, что совсем об этом не думал. Думал. Но то, что вы погибните из-за меня, волнует меня гораздо больше.
— Не лучше ли это, чем тюрьма, психотропные препараты и перекройка мозгов!
— Не лучше, уверяю тебя. Что вас избавят от психокоррекци, я обещать не могу, но на Открытый Центр договориться реально. По крайней мере, постараюсь. А ОПЦ — это совершенно терпимо, и сроки до года. Да и ПЦ терпимо, вас же не будут там десять лет держать. Только глубокую коррекцию перетерпеть. Неприятно, конечно, но я же перетерпел. А о прощении гражданских исков я договорюсь. У вас их не так много будет, не миллиард же. Давайте так, Симон, ты передаешь мое предложение Эжену. Эжен с вами?
Симон едва заметно кивнул.
— Я так и думал, — сказал я. — И другим командирам. А я выясню, на что может пойти Хазаровский. Договорились?
— Ладно, попробуй, — вздохнул Симон. — Но я тоже ничего не обещаю.
Я вернулся в РЦ вовремя, к одиннадцати. А утром, около восьми со мной связался Кастальский.
— Анри, заходите в столовую к завтраку, нам надо поговорить.
Это «надо поговорить» не обещало ничего хорошего. Видимо, я переоценил действие «лекарства».
— Что у вас вчера случилось? — спросил он, когда мы сели за стол. — У вас было несколько эмоциональных пиков, хотя и сглаженных. Но это из-за приема препарата.
Я подумал, что Симон уже далеко отсюда и решил не отпираться.
— Встретил старого знакомого.
— Насколько старого?
— Это один из моих полевых командиров Симон.
— Понятно. Чего он хотел?
— Чтобы я возглавил их движение, естественно.
— И что вы ответили?
— Отказался, конечно. И предложил переговоры о сдаче.
— И?
— Больше всего меня порадовало, что эту идею не отмели с порога. Так что мне надо встретиться с Хазаровским, чтобы узнать его мнение. А пока я бы хотел, чтобы их не преследовали. Леониду Аркадьевичу гораздо выгоднее с пропагандистской точки зрения, чтобы они сдались, а не были пойманы.
— Хорошо, — сказал Кастальский, — я с ним свяжусь.
— С императором?
— Конечно.
Я почти не удивился, что у Дмитрия есть его прямой номер.
Аудиенцию мне устроили через два дня. Почти тайно. Подняться пришлось в четыре. Одного не отпустили, меня сопровождал Кастальский. В без четверти шесть мы уже были во дворце, а в шесть я входил в кабинет Хазаровского. Уже рассвело, солнце медленно поднималось на белесое небо, над дворцовым садом.
Император сидел в кресле у низкого столика, и был одет по-летнему легко и не совсем официально в льняной белый костюм без всяких украшений и знаков отличия. Только красный императорский перстень посверкивал в лучах утреннего солнца и не давал забыть, кто передо мной.
— Садитесь, Анри, — сказал он и кивнул в сторону кресла справа от себя.
Я не стал выпендриваться относительно его императорского статуса и моего статуса государственного преступника, как когда-то перед Даниным, и сел. Леонид Аркадьевич всегда был довольно демократичен, так что в его приглашении сесть ничего особенного не было.
— Кофе хотите? — спросил Хазаровкий.
— Да, благодарю вас, — кивнул я.
— Рано вас подняли?
— В четыре.
— Ну, тем более. Меня в пять, но я всегда так встаю.
— Кофе обоим не помешает.
Он кивнул.
— У меня полчаса.
— Постараюсь уложиться.
— Как у вас дела? Есть какие-то проблемы, жалобы?
— Все замечательно, только свободы все еще чуть меньше, чем бы мне хотелось.
Леонид Аркадьевич улыбнулся.
— Потерпите, Анри, я все прекрасно помню. Я не забыл о вас, не переживайте. Ройтман сказал три года реабилитации. Я, конечно, ценю его мнение, но, думаю, что это излишне. Гораздо меньше. Так что доучиться не успеете, тем более на двух факультетах. Будете доучиваться в Кириополе.
— В Кириополе?
— Если хотите, в Лагранже. Я не буду возражать. После референдума я буду куда свободнее в своих решениях.
Принесли кофе.
— А как же десять лет? — спросил я.
— Забудьте. Особенно если удастся то мероприятие, которое привело вас ко мне. Анри, во-первых, я очень рад, что вы решили выступить посредником в деле примирения с вашими бывшими соратниками. Это ведь полностью ваша инициатива?
— Да.
— И согласия той стороны пока нет.
— Верно, но там не сумасшедшие. И не самоубийцы. По крайне мере, красиво умереть не является их целью. Они хотят независимости Тессы, но не могут не понимать, что сейчас это дело безнадежное. Я предложил им хороший выход.
