– жуткий свет,
– распухший, гноящийся свет,
– свет, от которого стошнило бы всех чертей в аду.
Вселенная близилась к концу.
Несколько нескончаемых мгновений Ресторан бесшумно скользил сквозь бушующую пустоту. Затем Макс снова заговорил.
– Специально для тех, кто надеялся увидеть свет в конце туннеля, – сказал он. – Вот он!
Оркестр врезал марш.
– Благодарю вас, дамы и господа, – вскричал Макс, – я снова буду с вами через несколько минут, а пока я оставляю вас на милость крайне любезного мистера Рэга Аннигили. Рэг Аннигили и его Катаклизмик-Бэнд! Аплодисменты, дамы и господа, встретим Рэга и мальчиков!
В небесах продолжалась агония Вселенной.
Послышалось несколько неуверенных хлопков, к которым в конце концов присоединился весь зал, и все снова задвигались, и продолжили разговоры. Макс пошел в обход зала, отпуская шуточки, взрываясь смехом, зарабатывая на жизнь.
К Зафоду Библброксу подошло большое жирное четвероногое, отдаленно напоминающее корову, с большими печальными глазами, маленькими рожками, и почти заискивающей улыбкой на губах.
– Добрый вечер, – промычало оно, и тяжело опустилось на корточки. – Я Фирменное Блюдо. Могу ли я предложить вам себя?
– Оно тяжело вздохнуло, мирно посмотрело на всех, и поудобнее расставило передние ноги.
Его взгляд встретился со взглядами Артура и Триллиан, полных испуганного недоумения, взглядом Форда Префекта, полным абсолютного спокойствия, и взглядом Зафода Библброкса, полным жгучего голода.
– Может быть, кусочек грудинки? – предложило Фирменное Блюдо. – Тушеной в белом винном соусе?
– Э-э… твоей грудинки? – шепот Артура был звуковым аналогом его взгляда.
– Ну разумеется, моей грудинки, сэр, – укоряюще промычало Фирменное Блюдо. – Чью же еще я вправе предлагать?
Зафод вскочил на ноги и принялся, облизываясь, ощупывать грудинку Фирменного Блюда.
– Окорок тоже очень хорош, – бормотало Блюдо. – Я много двигалось, и хорошо питалось, так что в нем очень много качественного мяса. – Оно мелодично фыркнуло, срыгнуло жвачку, пожевало ее, и снова проглотило.
– Может быть, рагу из вырезки? – добавило оно.
– Ты хочешь сказать, что это животное в самом деле хочет, чтобы мы его съели? – шепотом спросила Триллиан у Форда.
– Я? – удивился Форд. Глаза его полностью остекленели.
– Я вообще ничего не хочу сказать.
– Но это же абсолютно ужасно, – вскричал Артур, – никогда не слышал ничего противнее!
– В чем проблема, землянин? – спросил Зафод, перемещая внимание на окорок Блюда.
– Но я не хочу есть животное, которое стоит передо мной, и приглашает меня его съесть, – сказал Артур. – Это жестоко.
– Лучше, чем есть животное, которое не хочет, чтобы его съели, – заметил Зафод.
– Не в том дело, – возразил Артур. Потом он подумал над словами Зафода. – Ладно, – сказал он, – может быть, дело именно в этом. Мне все равно, я не хочу об этом думать сейчас. Я просто… э…
Вселенная корчилась над ними в предсмертнах судорогах.
– Я лучше закажу шпинат, – пробормотал Артур.
– Могу ли я обратить ваше внимание на печень? – спросило животное, – она уже должна стать жирной и нежной. Я себя насильно раскармливало последние несколько месяцев.
– Шпинат, – твердо сказал Артур.
– Шпинат? – переспросило животное, неодобрительно уставившись на Артура.
– Ты собираешься сказать мне, что шпинат брать не стоит?
– Что ж, – сказало животное, – я встречало много овощей, мнение которых по этому поводу отличалось от вашего. Именно поэтому решили раз и навсегда покончить с этой запутанной проблемой и вывести животное, которое на самом деле хочет, чтобы его съели, и может четко и ясно сказать об этом. И это я.
Оно отвесило очень короткий поклон.
– Стакан воды, пожалуйста, – сказал Артур.
– Слушай, – сказал Зафод, – мы есть хотим, а не спорить по поводу диетических блюд. Четыре больших бифштекса, с кровью, и побыстрее. Мы не ели последние пятьсот семьдесят шесть тысяч миллионов лет.
Фирменное Блюдо с трудом поднялось. Оно мелодично рыгнуло.
– Хороший выбор, сэр, если можно так выразиться. Хорошо, а теперь я пойду и застрелюсь.
Оно повернулось, и дружески подмигнуло Артуру.
– Не волнуйтесь, сэр, – сказало оно. – Я буду очень гуманно.
И неторопливо потрусило в направлении кухни.
Через несколько минут официант подал четыре огромных дымящихся бифштекса. Зафод и Форд вгрызлись в них без всяких колебаний. Триллиан посмотрела на них, пожала плечами, и принялась за свою порцию.
Артур уставился на них, чувствуя, что его подташнивает.
– Землянин, – спросил Зафод, мерзко ухмыляясь той физиономией, которая не была занята поглощением бифштекса, – что тебя гложет?
И оркестр снова врезал марш.
Воздух был полон веселой болтовни, смесью экзотических запахов невиданных растений, изысканной еды и весьма коварных напитков. На бесконечное число миль вокруг бушевал последний космический шторм, готовясь к ошеломляющей кульминации. Взглянув на часы, Макс восторженно выскочил на сцену.
– А теперь, дамы и господа, – сверкнул он своей каминной решеткой, – скажите мне, все ли вы прекрасно проводите время?
– Да, – крикнули те, кто всегда кричит «Да», если конфераньсе спрашивает их, хорошо ли они проводят время.
– Отлично, – с энтузиазмом воскликнул Макс, – просто отлично. И сейчас, когда фотонные бури срывают последние облака с красных горячих звезд, готовясь разорвать их на маленькие клочочки, я знаю, что вы готовы насладиться вместе со мной тем, что, я точно знаю, будет нашим самым большим и последним впечатлением.
Он помолчал. И снова блеснул улыбкой.
– Поверьте, дамы и господа, – сказал он, – после этого никаких впечатлений уже не будет.
Он снова сделал паузу. Сегодня он как никогда рассчитал ритм своего выступления. Раз за разом он говорил это, из вечера в вечер. Не то чтобы слово вечер что-то значило сейчас, у конца времен. Сейчас было только бесконечным повторением одного и того же последнего момента, в который Ресторан качнется и рухнет за грань края времени – и вернется обратно. В этот вечер, тем не менее, все шло даже лучше обычного, и аудитория была послушна движениям его болезнненных пальцев. Его голос стал тише. Теперь он почти шептал, и посетителям приходилось напрягаться, чтобы расслышать его.
– Это, – сказал он, – на самом деле абсолютный конец, последняя жуткая катастрофа, в которой исчезает все многообразие творения. Это, дамы и господа, и есть пресловутый Черный День.
Он еще понизил голос. В наступившей тишине муха не осмелилась бы даже кашлянуть.
