Ее миниатюрная фигурка в алом летном костюме выглядела странным зеркальным отражением Эллы в ее ярко-красной пижаме.
Тен Ли не сводила глаз с изображения Эллы, застывшей в полупрыжке.
— Кто это?
Беннетт с вызовом посмотрел на Тен Ля:
— Такой была моя сестра Элла.
Teн Ли кивнула. Ее бесстрастные черты не выражали ни осуждения, ни сочувствия. — Была?
— Она давно умерла. Ей было десять лет.
Он коснулся панели. Элла закончила свой прыжок и приземлилась на пол. Увидев Тен Ли, она улыбнулась:
— Привет! Кто вы?
Тен Ли смерила Эллу взглядом; ничего не ответила и посмотрела сквозь голограмму на Беннетта. — Выключи ее, пожалуйста, Джошуа.
— Увидимся позже, Элла, — сказал он. — Ладно? Беннетт нажал на пластинку, и образ его сестры исчез.
— В чем дело? — агрессивно спросил он Тен Ли. — Зачем тебе это, Джошуа? — вопросом на вопрос ответила она, махнув рукой в сторону модуля ИЛГ.
— Мне так легче, — ответил он. — Мы были с ней близки в детстве. Элла была настоящим другом. Когда она умерла… — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Я знаю, что это не Элла, но она почти как живая. У нас с ней за эти годы установились отношения, которые очень мне дороги.
— Даже сейчас?
— Даже сейчас, — кивнул Беннетт. — Она напоминает мне о временах, когда мы были вместе.
— Мы все живем в тени смерти, Джошуа. Цель нашей жизни — принять эту неизбежность, чтобы мысль о смерти не уничтожила нас. Мы должны как-то смириться с фактом нашей смертности. — Тен Ли помолчала, не сводя с него раскосых глаз. — Ты не сможешь принять мысль о собственной смерти, Джошуа, если не смиришься с мыслью о смерти тех, кого ты любил… если ты будешь цепляться за эту… эту фантазию.
— Это все, что у меня есть, — прошептал он, глядя на нее.
— Это все, что у тебя есть, потому что ты не хочешь с этим расстаться.
Прошло несколько секунд, и когда Беннетт снова поднял глаза, он увидел, что Тен Ли выскользнула из каюты, оставив его размышлять над смыслом ее слов, как ученика, который пытается разгадать загадку «коана». Будь он на Земле, Беннетт попытался бы заснуть, чтобы найти во сне убежище от раздумий о своих неудачах и своей слабости. Но на борту «кобры» было более эффективное средство забытья, чем простой сон.
Он быстро вышел из каюты и направился к помещению с криогенными камерами. Крышка с готовностью открылась при нервом же прикосновении, и он лег в камеру. Его тело содрогнулось от прикосновения подкожных контактов. Подумай Беннетт об этом раньше, он бы, возможно, не лег в камеру с такой готовностью, но он хотел лишь одного, и через пару секунд он отключился.
Потом ему казалось, что он видел сны, однако в анабиозе это невозможно. Работа мозга прекращается совершенно, и все обменные процессы тоже. В памяти у Беннетта остались лишь образы, которые нахлынули на него во время пробуждения, когда он, приходил в себя; эти сны приснились ему за несколько часов, пока он понемногу возвращался к реальности два месяца спустя.
В этот период пробуждения он видел калейдоскоп разрозненных образов: отца, почему-то одетого в серый ВР-комбинезон и идущего за гробом Эллы; потом саму Эллу в пижаме, которая бежала по пустыне и лихорадочно рылась в горячем песке в поисках своего похороненного дневника. При этой картине Беннетту стало так больно, что из горла его вырвался крик. Он быстро сел, стряхнув с рук массажные устройства, выдернул ноги из мягких обволакивающих тканей и сел на краю камеры, обхватив голову руками и тяжело дыша.
Он знал, что прошло два месяца, но ему казалось, что он ушел из своей каюты и лег в криогенную камеру пару минут назад. У него ныли все кости, и он чувствовал жуткую усталость.
Беннетт встал, придерживаясь за стену, чтобы не упасть. Перед глазами все плыло; в голове пульсировала острая боль, как при мигрени. Спотыкаясь, он поплелся из комнаты в коридор, к душевой кабинке.
Горячие водные иголки вернули онемевшему телу чувствительность. Беннетт потянулся, стараясь унять боль в мышцах. Он почувствовал, что кочет есть и пить. Постояв под сушилкой, Беннетт надел чистый летный костюм и взял из кладовки поднос с самоподогревом, уставленный тарелками с едой. Он поел в своей каюте. Ему очень хотелось вызвать образ Эллы, однако он уговорил себя, что получит больше удовольствия от разговора с ней, если сначала пройдет с Тен Ли все рутинные проверки.
После душа и еды ему полегчало, и он пошел в кабину управления. Тен Ли сидела перед иллюминатором в позе лотоса, воззрившись на потоки звезд.
Беннетт силился понять, изменилось ли что-нибудь в пространстве, окружавшем корабль. Ему показалось, что световые звездные потоки здесь не такие интенсивные, а их разноцветье чуть менее яркое. Хотя… трудно сказать. Звездолет по-прежнему еле слышно гудел на одной басовитой ноте, которая воспринималась скорее не на слух, а отдавалась в солнечном сплетении постоянной слабой вибрацией.
Тен Ли увидела отражение Беннетта в иллюминаторе и, не поворачиваясь, бросила:
— Привет, Джошуа.
Казалось, прошло всего две минуты после их разговора в каюте. Беннетт Подумал, заговорит ли она о его отношениях с голограммой Эллы, и тут же напомнил себе, что для Тен Ли прошло уже два месяца. За это время у нее было о чем подумать, кроме него.
— Я время от времени проверяю, как там Мак, Джошуа.
— Ну и как он?
— Спит как младенец, — улыбнулась Тен Ли.
Она распрямила нога, встала и забралась на пилотское кресло.
— Мы одолели больше половины пухе к крою галактики, Джошуа.
— И как прошел полет?
— Спокойно. Я многое поняла. Медитация в космосе — отличная вещь. Она помогает лучше постичь суньяту.
— Рад за тебя, — пробормотал Беннетт. — Может, займемся проверкой?
Они на час погрузились в работу, зачитывая друг другу цифры и данные. Все шло по плану: звездолет не отклонился от курса, шел с небольшим опережением, и двигатели Шульманна-Диеринга работали а оптимальном режиме. Примерно через шесть недель корабль должен был войти в звездную систему G5/13.
Закончив проверку, Беннетт отпихнул от себя изогнутый в виде подковы пульт и потянулся.
— Тебе действительно не было здесь скучно одной, Тен Ли?
— С какой стати? — спросила она.
— Не знаю… Ты не чувствовала себя одинокой? Она покачала головой:
— Я никогда не чувствую себя одинокой, Джошуа. Одиночество — это одна из ваших странных западных концепций.
— И тебе никто не нужен?
— Я стараюсь жить так, чтобы ни от кого не зависеть.
Беннетт подумал о том, как часто одиночество душило его до полного остервенения, словно клаустрофобия. Он вспомнил свою жизнь после смерти Эллы, когда у него не было никого, кто бы вонял его и посочувствовал. Как только ему удалось выжить — и не сойти с ума?
