— На костях, что ли, плясать? — недоверчиво спросил Скрипач. — Чего только не придумают.
— Да нет, Рыжий, не на костях. Согласно информации из этого раздела каждого сотрудника Официальной службы теоретически можно призвать к ответу, даже если этот сотрудник погиб, был убит, попал в плен и погиб в плену, и тело утрачено. Срока давности посмертный ответ не имеет. То есть можно и через сто тысяч лет призвать кого-то к ответу подобным образом. Но за всю зафиксированную историю Службы было всего около тысячи прецедентов использования посмертных ответов. Даже не потому, что накладно. Причина иная. Мне продолжать?
— Никогда про это не слышал, — ошарашенно сказал Ит. — Странно… Берта, что это всё значит?
— Мне тоже это показалось странным. — Она окинула притихшую компанию взглядом. — Действительно, как можно призвать к ответу человека, который умер тысячу лет назад?
— И как же? — Ри склонил голову к плечу.
— Боюсь, ты сильно удивишься. По сути, Официальная нарушает закон по отношению к собственным же сотрудникам. Весьма серьёзно, надо заметить.
— Как именно? — спросил Ит, ощущая, что мышцы шеи деревенеют, а кровь приливает к лицу. — О чём ты говоришь?
— Да уж не о шаманских танцах с бубнами и не о вызывании духов столоверчением, — она усмехнулась, ткнула сигарету в переполненную пепельницу. — Всё проще.
— Ну? — Скрипач выжидающе посмотрел на неё.
— В возрасте ста пятидесяти лет у каждого, я подчёркиваю, у каждого сотрудника Службы берут материал на воссоздание. А прецедентов мало, потому что, как вы понимаете, вернуть получается всё равно не всех. Но…
— Что? — Ри вскочил. — Что ты сказала?
— Ри, сядь, — попросила она. — Не кричи, пожалуйста. То, что ты слышал.
— Без согласия?! Живой материал?
— Разумеется. А вернуть получается не всех, потому что срабатывает не всегда, — пояснила она спокойно. Даже, пожалуй, излишне спокойно. — Вы понимаете, к чему я веду?
Все молчали.
— Мы погибаем, — Берта выпрямилась. — Весь этот мир погибает. Вы погибаете от тоски и боли. Не знаю, сколько мне осталось, но по ощущению — не очень долго. И я не хочу больше — вот так. Не могу. Мы должны что-то делать.
— Что ты предлагаешь? — севшим хриплым голосом спросил Ит.
— Я? Я предлагаю вам подумать, — Берта дёрнула плечом. — Мы решили, что всё потеряно… Может быть, мы ошиблись? Может быть, не всё?
Шестеро
Москва — Санкт-Петербург
Небо безумного цвета
Ехать предстояло почти десять часов, и Ри с Итом, когда вышли из дома, не сговариваясь, завернули в кулинарию — во-первых, продуктов дома не было, а в дороге неплохо бы поесть, во-вторых, может получится купить «кое-чего», понятно чего. Берта не возражала, напутствий им не давала, условий не ставила и ругаться не пробовала… впрочем, она давно уже не ругалась. Нет, Ит, когда приедет, признается, само собой, но, кажется, ей уже почти всё равно.
Погода была так себе. Холодный ветер с реки, низкие тяжёлые тучи, в воздухе — словно водяная взвесь. Дождь не дождь, но штормовка через десять минут становится волглой, влажной, и волосы отсыревают, и холод пробирается куда-то внутрь, вглубь, словно хочет заполнить собой душу… впрочем, он и так давно там, и деваться от него совсем уже некуда.
Кулинария, которая находилась в левом крыле высотки на Котельнической, встретила их гулким просторным эхом. Влажный пол, полупустые прилавки, где-то вдалеке раздражённые голоса, звяканье молочных бутылок. И смесь запахов — непередаваема, потому что всё сразу, всё вместе. Сырость, свежий дрожжевой аромат хлеба, чесночный душок, квашеная капуста, плесень, мокрый камень, свежий земляной дух — картошку привезли и пересыпают сейчас в бумажные пакеты, по три кило… Всё и сразу, одновременно, и уже настолько давно буднично-привычно, что кажется чем-то само собой разумеющимся.
Им повезло, попали как раз на «после завоза». Удалось купить пирожков с печёнкой, батон ливерной колбасы и две водки по ноль пять. Водка была дорогая, поэтому очереди за ней не стояло. Ит знал, что через пару-тройку часов и эту разберут, но они оказались в магазине в самый разгар рабочего дня… в общем, взяли так взяли.
После кулинарии отправились на Белорусскую, а оттуда, рейсовым катером, на Миусы. Вернее, на ту часть Миусского кладбища, где хоронили «нехристей» — Кира, как рауф, в освящённой земле хоронить, конечно, никто бы не позволил, и хорошо, что нашлось место…
Какое, к чёрту, «хорошо»! Лучше некуда, ничего не скажешь. Ит вспомнил, как это было — и в который раз удивился самому себе. Нет, мы не люди всё-таки. Люди… реагируют не так. Это у людей бывает — вот эти все фразы, это смирение, это прорастание быльём, это псевдофилософское «ну, теперь уж ничего не поделаешь». А у них… Восемнадцать лет прошло после того, как гроб опустили в землю, а для Скрипача, да и для него самого это было словно вчера. И память не сгладилась, и время не вылечило.
«Никого оно не лечит, время», — мрачно подумал Ит.
Склероз лечит, это да… жаль, что у нас склероза не бывает. Для нас всё, что в прошлом, всегда «вчера». Насколько проще тем, у кого с памятью нелады.
— О чём думаешь? — поинтересовался Ри.
— О том, что нас убивают собственные же головы, — вздохнул Ит. — А мы, кажется, ничего не имеем против.
— А, ты вот про что. Ну да, всё так, — Ри покивал. — Я хожу на Фонтанку, туда, где это случилось… там на камнях царапины остались. Так вот, я помню даже, как каждый осколок летел, где в воду упал… — Он помотал головой, зажмурился. — Двадцать лет, а словно вчера. Веришь?
— Верю, — кивнул Ит. — У меня то же самое.
Ит подумал — мы говорим про это каждый год. Каждую осень. Мы бы говорили чаще, наверное, но мы бережём друг друга, мы пытаемся беречь друг друга, и весь остальной год мы не говорим, мы молчим, но непроизнесённое всегда присутствует, и никуда от этого не деться.
Дождь припустил сильнее, они попробовали втиснуться под навес, но мест, даже стоячих, не оказалось, всё позанимали люди, севшие на катер раньше. Ладно, плевать. В машине будет сухо, ерунда.
— А эти чего не поехали? — спросил Ит. Спросил только для того, чтобы не стояло сейчас стеной между ними молчание, в котором есть место только для тоски и ни для чего больше.
Ри попытался улыбнуться, но ничего не вышло — вместо улыбки получилась жалкая вымученная гримаса.
— Брид опять придумал какую-то хрень, поэтому они сидят в вентиляции и делают вид, что сторожат квартиру. По-моему, они давно свихнулись оба. Ничем не лучше меня… или Рыжего.
