Елена еще в самом начале болезни Горянского истратила свои последние деньги, которых у нее вообще было очень недостаточно, и с тех пор жила вместе с больным в кредит.
Правда, у лих были консервы, которые она захватила из лаборатории Горянского после пожара, но нужны были еще: какао, белый хлеб, сахар, молоко, главное — молоко!.. Доктор сказал, что молоко необходимо, и чтоб пил его Горянский как можно больше. Как же быть? В долг не дадут!.. Это определенно… До прибытия аэроплана от Чемберта целых три дня! Раньше вызвать его никак нельзя!.. Она и так страшно опасается, как повлияет перелет на Горянского. — Три дня!.. Нужно по крайней мере шесть бутылок — самое меньшее! Он поправляется и с каждым днем пьет больше.
Продать или заложить пальто? — Но как взять его незаметно? И потом она ведь подстелила его Горянскому, что-бы ему было теплее и мягче. Взять у Горянского? — Нет!.. Ни за что на свете! — Он еще может подумать, что она пошла за ним из-за денег… Он ведь знает, что она бедная, очень бедная… Да и как она будет просить у него денег?! Она — просить! И потом: разговаривать о деньгах, когда он болен!.. И, наконец, ведь эти деньги — золото!.. Он сам не раз говорил ей раньше, что их мало, что их едва хватит на дело… Как же может она надоедать милому с такими глупостями?!
— Нет, она должна достать деньги сама, и — достанет… И вот Елена решилась на такую вещь, о которой долго потом вспоминала с величайшим омерзением…
Владелец маленького кафе на повороте улицы Аллей, в котором Елена не бывала уже больше двух месяцев, преследовал ее своими ухаживаниями чуть не с первого дня ее появления в Париже. Елена решила зайти к нему. Стиснув зубы и вся сжавшись, нервно поеживаясь, как будто собираясь войти в холодную ванну, она открыла дверь в кафе, где в ранний утренний час еще никого не было…
— «Добрый день, мосье Фанкони!» — заговорила она, преувеличенно развязным тоном с хозяином, стоявшим за стойкой, и первая, с деланной игривостью, протянула ему руку.
— «Здравствуйте, милая барышня», — забормотал Фанкони, сластолюбиво поблескивая черными глазками, похожими на две круглых мелких маслины.
— «Я же говорил вам, что вы еще придете ко мне! Значит, понадобился старый знакомый!..
— Да, в Париже Фанкони многим нужен!.. Фанкони все знают!.. — Какая вы сегодня хорошенькая! — прямо как богиня!..
— Нет, прямо три богини сразу; Диана, Аврора и Венера!.. Ваши губки, ваши глазки пленяют смертных, да и бес смертных я полагаю… Будьте же поласковее к любящему вас Фанкони! — Это будет хорошо и для него и для вас. — Не правда ли?..»
И он потянулся к ней через стойку. Елену чуть не стошнило, но надо было сдерживаться.
— «Мосье Фанкони, — прервала она его разглагольствования почти прежним тоном, — я пришла к вам за маленьким одолжением: у меня временные затруднения в редакции, где я работаю… задержали гонорар… — У них, кажется, нет сейчас денег; а мы с подругой хотим отпраздновать ее именины, так, знаете, по-русски, в вашем французском Париже, — чтобы всего было вдоволь…
Так вот не устроите ли вы нам взаимообразно две четверти молока, булок, печенья, ну там еще чего-нибудь? Я, разумеется, расплачусь с вами на днях…»
— «С удовольствием, мадемуазель Елена, с очень большим удовольствием!.. — Почему не сделать услугу такой приятной барышне, как вы? Но только, знаете, я не люблю давать в долг: какие могут быть долги, да еще с очаровательными барышнями?!. Наоборот, мы у вас всегда в долгу… Мы просто сделаем вам этот небольшой подарок…
— «Мальчик!» — обратился он к непроспавшемуся гарсону — «собери все, что просила мадемуазель! А вы, — продолжал он, обращаясь к Елене и нагло поблескивая глазками — тоже сделаете нам небольшой подарочек и зайдете ко мне сегодня вечерком, часиков в девять на чашку кофе. Зайдете, — не правда ли, миленькая?..» — повторил он почти просительно. Елена страшным усилием воли подавила непреодолимое желание плюнуть ему в физиономию, повернуться и уйти, — самое главное это — молоко для Володи!.. — В конце концов не все ли ей равно? А через три дня она с Горянским будет далеко от Парижа… А все-таки хорошо бы раза два сочно и смачно хлестнуть по жирной щеке этого пошляка!.. Но, подавив дрожь отвращения, она пробормотала:
— «Хорошо… хорошо… приду…»
— «Душечка! Ангел…» — расцвел просиявший Фанкони.
— «Вам, может, и деньги нужны?» — он выбросил на
стойку десятифранковую монету. — «Возьмите!..» Елена вспыхнула до корней волос, но опять сдержалась.
— «Унижаться так до конца!..» — подумала она. «Пригодится! Куплю Володе сахару и какао…» И опустила монету в карман. Через минуту шла Елена по улице, в сопровождении гарсона, нагруженного молоком и свертками, ощущая в кармане десятифранковик, который жег ей тело сквозь платье, сама удивляясь и стыдно любуясь тому, что сделала. И еще думала, что нет для любви ни высокого, ни низкого, когда делаешь для любимого. И знала, что и жизнь свою, и любовь, и тело отдала бы до конца, и на самом деле продалась бы Фанкони, если бы это нужно было для спасения ее Володи… Солнечный свет окрылял и радовал… Думала, что сейчас увидит Володю… Уже соскучилась о нем за два часа утренних поисков. Воображала, как поцелует этот высокий гениальный белый лоб, как пригладит эти волнистые русые волосы, которые так славно курчавятся над точно отполированной нежной раковиной уха…
— «Володик, хороший, славный!..» — думала она и понимала, что нет ничего в мире, чего бы ни сделала для милого своего… Тут Елена вспомнила, что нельзя, чтобы кто-нибудь увидел у нее Горянского, так как его разыскивают и это опасно; гарсон может проболтаться. Забрала сама свертки и бутылки, отпустила гарсона, дав ему случайно завалявшиеся пять су, и пошла в сторону, прижимая к себе пакеты, хотя была уже близко: все боялась, чтобы не подглядел за ней хитрый мальчишка. Внутренне побранила себя за то, что не вспомнила этого сразу и взяла с собой мальчика. Нарочно шла долго в обратном направлении…
Лишь когда увидела, что нет никого вдали, кроме случайных прохожих, повернула к себе. Шла торопливо. Думала, что еще три дня будут они безраздельно вместе с Володей… Еще три дня, а дальше… Дальше они, правда, тоже будут вместе… Вообще Елена не представляла себе своей жизни без Горянского, но дальше у него будет дело!.. Величественное… Смелое… И сложное, которого она не понимала и боялась, — боялась больше русской княжны, ибо знала, чувствовала каким-то подсознательным инстинктом, что, невзирая на всю его любовь к ней, Елене, — она для Горянского все же меньше, чем его дело.
Она женским чутьем представляла себе дело в виде большой, сильной и любимой соперницы, чувствовала неопределенную безликую ревность, в которой она сама себе стыдилась сознаться…
