Я любил эти дюны. Думаю, тогда я впервые был счастлив после смерти родителей, и я весь день взбегал на эти дюны и скатывался по ним, пока не стемнело и приемные родители не увезли меня, сказав, что никогда больше не подпустят к дюнам. Нет, они не были злыми, просто слишком обыкновенными для мальчишки, который тосковал по открытым пространствам, где ничто не может на тебя упасть и где нет людей, которые могут умереть у тебя на руках, потому что там вообще нет людей.
Во всяком случае, так сказали психологи, когда разрешили выдать мне лицензию пилота буксира, однако сочли нужным предупредить, что я убегаю «отсюда», а не «туда», и пока я не изменю направление бегства на противоположное, мне никогда не найти того, к чему я стремлюсь.
Что ж, теперь я находился настолько далеко от всех, насколько это возможно. И, к сожалению, я очень давно не практиковался не только в катании по дюнам, но и годами обходился лишь минимальными физическими упражнениями, а это означало, что одна седьмая земной силы тяжести и есть предел, к которому мои мышцы могут приспособиться. В конце концов, мускулы для планетных крыс. А мои дни в этом качестве, как я полагал, давно миновали.
Песок оказался коварным. И не потому что действительно был странным, а потому что выглядел таким нормальным. Даже по цвету он оказался бы вполне уместен в Келсо, во всяком случае, во время закатных сумерек, венчавших тот великолепный день. И как знать, быть может, восьмилетний мальчик смог бы заставить зазвучать и эти дюны.
Подниматься было столь же трудно.
Уже на середине склона я задумался, не делаю ли это самым тяжелым и дурацким способом. Чтобы смягчить удар, Бритни уронила меня на самый крутой склон, который сумела отыскать, поэтому мысль о том, что можно найти и более легкий путь наверх, показалась вполне логичной. Меня немного удивляло, что Бритни молчит по этому поводу, но, может быть, ей было невтерпеж поскорее насладиться видом окрестностей. На корабле она могла подключиться к любому интерфейсу с подходящей телеметрией, теперь же у нее остались лишь имплантант в моем ухе и отвод от моего оптического нерва. Все прочие мои органы чувств были ей недоступны, потому что при всей полезности Бритни я очень четко ограничил ее доступ к моему сознанию. По той же причине я разговаривал с ней вслух, через ушной имплантант. В толпе субвокализатор оказался бы удобнее, но я избегаю скопления народа, к тому же при субвокализации слишком рискуешь высказать вслух свои мысли.
На подъем ушло, наверное, менее пяти минут, но когда я наконец-то шагнул на «вершину», сердце у меня колотилось не хуже отбойного молотка. Согнувшись и задыхаясь, я пересек гребень дюны… и меня едва не свалило ветром. Неудивительно, что парашют настолько сильно тянуло к озеру. В такой атмосфере ветер может буквально ударить.
- Ради всего святого, - пробился сквозь гулкие удары сердца голос Бритни, - не мог бы ты взглянуть вверх? Я вижу только песок!
Вообще-то, пылали мои легкие, а не ее, но я пошел на компромисс и уселся. Так я мог и отдыхать, и обозревать местность.
Вдалеке, как она и говорила, виднелось озеро. Ветер гнал по нему волны с каемкой белой пены. Я уехал из Сан-Франциско много лет назад и с тех пор ни разу не смотрел на океан, но что-то в этих волнах показалось мне неправильным. Слишком крутые? Слишком медленные? С неправильными интервалами? Я так и не смог понять, что в них не так. Дюна выглядела поразительно земной. А озеро - нет.
Бритни этого или не заметила, или ей было все равно.
- Замечательно, - сказала она. - Видишь парашют? Вон то белое пятно в паре сотен метров от нас? Думала, что он утонет, но, наверное, под ним остался воздушный пузырь. Примерно там бы мы и оказались, если бы не дюны. И видишь ровный берег между нами и озером? Спорим, что песок там насыщен жидкостью! Что-то вроде зыбучих песков или грязи. Ходить по такому - одно мучение. Мы и в самом деле угодили в правильное место!
Озеро оказалось большим, но не огромным, потому что я видел холмы на его дальнем берегу: морщинистые склоны, которые словно плавали над горизонтом наподобие миража. Я подумал, что такой эффект возникает из-за перепадов температуры, но может, причиной была кривизна планеты. Бритни или знала всю эту физику, или могла быстренько ее рассчитать, но мне требовалось, чтобы она успокоилась и сосредоточилась, иначе никто из нас не выберется из этой переделки живым. Она протянет чуть дольше меня, однако ей надо, чтобы я оставался жив и двигался, иначе ее пьезоэлектрические источники питания перестанут работать. Впрочем, она прекрасно об этом знает. И ей никогда не забыть, как близко к смерти она оказалась, когда на Энцеладе [3] прямо под нами сработал гейзер, и я оказался первым человеком в истории, облаченным в «шкуру», потерявшим сознание при ударе и способным потом об этом рассказать. Я не приходил в себя целую неделю, а Бритни связалась с моим кораблем и вызвала помощь, и потом ей несколько дней пришлось максимально экономить энергию, пока до нас не добрались спасатели.
Именно тогда она и родилась по-настоящему. Никто не знает, почему некоторые искины достигают подлинной разумности, в то время как большинство, наподобие компьютера моего корабля, есть не что иное, как имитации разума. Со своими задачами они справляются очень хорошо, но, кроме искусственных интерфейсов, к этому ничего не прилагается. Бритни же «очеловечилась», пока ждала спасателей. К тому времени, когда врачи вывели меня из комы, она уже дала себе имя и стала болтливой двенадцатилетней девчонкой. Не знаю, как работают у искинов эти «собачьи года», но только не линейно.
Странно, как ее детство, если его можно так назвать, отражает мое. Хотя в настоящем зеркале предметы «зеркалятся» лишь частично. Бритни несколько дней (целую вечность по меркам искинов) смотрела, как приближается смерть. Моих родителей смерть настигла, когда меня не было рядом с ними, и лишь потом я стал бесконечно о ней размышлять.
Несколько месяцев она изводила меня требованием установить ей более емкие батареи, чтобы продлить время своего выживания, если меня опять что-нибудь обездвижит. А когда я наконец уступил, она от них отказалась. И объяснять ничего не стала, что весьма странно, ведь обычно Бритни разглагольствует на любые темы, словно полагает, будто болтовня - синоним жизни. «Я разговариваю - следовательно, я существую». Со временем до меня дошло, что больше отключения питания она боится только одного - остаться в одиночестве. И это делает нас воистину странной парочкой.
Смутило меня не только озеро. Тусклый свет, дымка и относительно далекий горизонт мешали ощутить масштабы.
