Итак, в результате мы получили Объединенный Ум. Сперва он был нестабилен, и мы могли сохранять его только на несколько секунд. Даже сейчас это дается невероятным напряжением умственных ресурсов, и мы по сей день не можем удерживать себя в таком состоянии в течение… достаточно долгого времени, скажем так.
Все эти эксперименты, разумеется, проводились в обстановке строжайшей секретности. Если мы могли это сделать, то же самое могли сделать и митранианцы, их умы ведь оснащены не хуже наших. У нас были пленники, и мы использовали их как подопытные экземпляры.
На секунду завеса, скрывавшая глубинные мысли Аретенона, казалось, дрогнула и рассеялась, затем он восстановил контроль.
— Это было самым тяжелым. Одно дело — насылать безумие в отдаленные земли, когда противника не видишь в лицо, но совсем другое, когда ты собственными глазами вынужден наблюдать результат сделанного.
Когда мы усовершенствовали свою методику, мы устроили испытание на большом расстоянии. Нашей жертвой был некто, настолько хорошо знакомый одному из наших пленников, чей ум мы полностью контролировали, что мы могли полностью идентифицировать его, — и таким образом расстояние между нами не являлось помехой. Опыт удался, но, конечно, никто не подозревал, что это сделали мы.
Мы ничего не предпринимали до тех пор, пока не убедились, что наша атака своей внезапностью положит конец войне. Из голов наших пленников мы извлекли возможность идентификации множества митранианцев в подробностях, которых вполне хватало, чтобы выявить и разрушить их умы. Каждый ум, подвергшийся нашему нападению, выдавал нам знания о других, и наша мощь увеличивалась. Мы могли причинить гораздо больший урон, чем причинили, тем более что разрушение умов велось у одних мужчин.
— Вы полагаете, — горестно сказала Джерил, — что так более милосердно?
— Возможно, и нет, и все-таки, согласитесь, это поступок, который делает нам честь. Мы остановились, едва только враг начал мирные переговоры, а так как о произошедшем, кроме нас, не знает никто, мы отправились в их страну, чтобы хоть как-то возместить тот ущерб, который мы нанесли. Впрочем, мы мало что могли сделать.
Наступила долгая пауза. В ущелье внизу никого не было, и белое солнце зашло. Холодный ветер дул над холмами, над пустынным, без единого корабля, морем, где он был единовластным хозяином. Эрис заговорил, и его мысли чуть слышно раздавались в мозгу у Аретенона.
— Ты пришел не для того, чтоб рассказать мне об этом, верно? За этим стоит что-то еще. — Это был не вопрос, а утверждение.
— Да, — согласился Аретенон. — У меня для тебя послание, и оно тебя сильно удивит. Послание от Теродимуса.
— Теродимуса?! Я думал…
— Ты думал, что он погиб или, что еще хуже, предал. Однако ни то ни другое не верно, хотя он прожил последние двадцать лет на вражеской территории. Митранианцы относились к нему так же, как и мы, и давали ему все, что нужно. Они ценили его ум по справедливости, и даже во время войны никто не тронул его. Теперь он хочет вновь увидеться с тобой.
Эрис был чрезвычайно взволнован известием о своем старом учителе, но внешне это на нем нисколько не отразилось. Он вспомнил юность, время, когда Теродимус влиял на него особенно сильно.
— Что он делал все эти годы? — спросил Эрис после затянувшейся паузы. — И почему он хочет увидеться со мной снова?
— Это длинная и сложная история, — сказал Аретенон. — Теродимус сделал открытие не менее грандиозное, чем наше; и его открытие может иметь еще более значительные последствия.
— Открытие? Какого рода?
Аретенон помолчал, задумчиво глядя вниз. Охрана возвращалась, оставив в долине лишь небольшую часть стражников — для того, чтобы справляться с отбившимися от стада пленниками, много было не нужно.
— Ты знаешь о нашей истории не меньше моего, Эрис, — начал он. — Принято считать, что прошло не менее миллиона поколений, прежде чем мы достигли нынешнего уровня развития, — а это огромный промежуток времени! Почти весь прогресс, достигнутый нами, возможен благодаря нашим телепатическим способностям; без них мы немногим бы отличались от всех других животных, которые обладают таким поразительным сходством с нами. Мы очень гордимся нашей философией и математикой, нашей музыкой и хореографией, — но задумывался ли ты когда-нибудь, Эрис, что возможны иные направления культурного развития, о которых мы даже не мечтали? Что во Вселенной могут быть и другие силы, кроме умственных?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — коротко ответил Эрис.
— Это трудно объяснить, и я не буду даже пытаться — разве что скажу тебе следующее. Понимаешь ли ты, насколько слаб наш контроль над внешним миром и насколько на самом деле бесполезны эти наши конечности? Нет, ты не можешь этого осмыслить, потому что не видел того, что видел я. Но, возможно, это поможет тебе понять.
Кружево мыслей Аретенона вдруг перешло в минор.
— Я помню, как однажды набрел на целую поляну прекрасных и каких-то очень уж необычных по форме цветов. Я хотел увидеть, как они выглядят изнутри, и попытался раскрыть один из них, зажав его между копыт и пытаясь проникнуть внутрь зубами. Я пытался снова и снова — и ничего не получилось. В конце концов, ополоумев от ярости, я втоптал эти цветы и грязь.
Джерил ощущала недоумение Эриса, но также она видела, что ему любопытно узнать побольше.
— У меня тоже бывало такое чувство, — признался он, — но что тут можно сделать? И в конце концов, так ли это важно? Существует многое во Вселенной, что происходит не так, как нам хотелось бы.
Аретенон улыбнулся.
— В целом ты прав. Но Теродимус открыл, что можно с этим сделать. Ты не хочешь отправиться повидать его?
— Это, должно быть, долгое путешествие.
— Около двадцати дней пути, и придется пересекать реку.
Джерил почувствовала, как Эрис слегка содрогнулся. Аселени ненавидели воду. Кости их были слишком тяжелыми, чтобы эти создания могли плавать, и поэтому если они падали в воду, то тут же тонули.
— Это на территории противника, вряд ли я им понравлюсь.
— Они уважают тебя, и потом — отправиться туда будет означать что-то вроде жеста дружелюбия.
— Но я нужен здесь.
— Поверь моему слову — ничто из того, что ты должен делать здесь, не так важно, как сообщение Теродимуса тебе — и всему миру.
Эрис на секунду закрыл свои мысли, но быстро поднял завесу.
— Я подумаю об этом, — сказал он.
Поразительно, как мало Аретенон ухитрился рассказать за много дней путешествия. Временами Эрис пытался прорвать оборону его ума, но все его попытки умело и без труда отражались. О том абсолютном оружии, которое положило конец войне, он не сказал ничего, но Эрис знал, что те, кто им владеет, еще не расформированы и по-прежнему находятся в каком-то тайном убежище. Зато он часто заводил разговор о будущем — всякий раз с непреходящей тревогой того, кто помогал это будущее сформировать и не был при этом уверен, что действовал правильно. Как и многих других представителей его расы, Аретенона постоянно одолевало чувство вины за содеянное. Порою он делал выводы, которые озадачивали Эриса, но которые впоследствии вспоминались ему все чаще и чаще.
