— Изменения?
— Д-д-да. Вы с-с-с… сами?..
— Сам! — рявкнул Юлий.
Пирус ему осточертел.
— Или лучше й-я-я, — не сдавался контролер, — оф-ф-ф… оформлю?
— Какие изменения?
— Еще од-дин раб осв-в-в… освободился. Пятый. Я в-в-велел отвести его на п-п-п… повторное к-клеймение.
* * *
— Вы должны дать подписку, — напомнил брюнет.
Тумидус отмахнулся:
— Я не умею писать. Так и передайте.
— Подписку. О неразглашении. Сию минуту. Иначе я не имею права давать вам эту информацию.
— Вы уже дали.
— К моему глубочайшему сожалению, — брюнет нахохлился, заскучал. — У вас харизма, полковник. У вас такая харизма, черт вас дери, что я совершаю глупости. Меня расстреляют по вашей вине. Мои дети осиротеют.
— Вас сделают шефом контрразведки. Вы иссохнете от забот, обзаведетесь язвой желудка — и я наконец-то смогу набить вам морду. А что? Первый консул лупит контр-шефа на заседании сената! Отцы отечества рукоплещут. Теперь помолчите, я буду думать.
Воцарилась тишина.
Эту встречу брюнет, как ни странно, назначил не в спортзале. Парк Ботатака, разбитый на северной окраине Китты, сразу за озерами с лечебной грязью, был малолюден. Сюда захаживали для медитаций члены вудунской секты Мамбито — древней, непопулярной, на грани исчезновения. В беседках, увитых плющом, они вели беседы друг с другом, пили минеральную воду из краников с венчиками в форме лилий — такие краны имелись в каждой беседке — и на пятой-шестой минуте разговора впадали в транс. Редкие туристы, проходя мимо, имели счастье видеть оцепеневшие фигуры мамбито, наклонившихся к собеседнику или откинувшихся на спинку скамьи, с рукой, замершей на середине жеста. Зрелище выходило скучным, наподобие музея восковых фигур, только без особого разнообразия персонажей. Туристы покидали парк, злые как собаки, содрогались, вспоминая цену входного билета, и на виртуальных «пятачках» советовали приятелям никогда не ездить в Ботатаку.
Антиреклама давала превосходные результаты.
Тумидус из любопытства — а может быть, из чувства противоречия — однажды посетил парк. Он был удивлен тем, что из беседок к случайному посетителю Ботатаки не доносилось ни звука. Мамбито, судя по их типично вудунскому поведению, до входа в транс дискутировали с оживлением, в полный голос, на грани скандала, но реплики сектантов надежно глохли за пределами беседки. Эмиттеров конфидент-поля Тумидус не обнаружил. Природа, свежий воздух, мерный стук калебасиков, растущих тут во множестве, и всё. Охранник на входе просветил полковника: в свободные беседки заходить можно, в занятые — нельзя, штраф за нарушение приватности — шестьсот экю. «Транс?» — спросил Тумидус. Улыбнувшись, охранник завершил инструктаж: разговаривать со спутником (спутницей) не возбраняется, транс только для мамбито, для всех прочих, включая вудунов, не являющихся членами секты — поболтали, выпили водички и топаем дальше, наслаждаемся красотами.
Судя по месту встречи, брюнет был в курсе загадок Ботатаки.
— Вот, — спустя двадцать минут, показавшихся брюнету вечностью, сказал полковник. — Центурион Д. Ф. Пасиенна, унтер-центурион М. К. Тумидус, обер-декурион Л. С. Метелла, опцион Г. А. Тапсенна. Возможно, кто-то еще. Но я бы не стал на это рассчитывать. Остальные, полагаю, мертвы. Погибли при исполнении…
— Ваш племянник, — брюнет наклонился вперед. На лице его застыла гримаса хирурга, режущего по живому без анестезии. — Выдаете желаемое за действительное? Он уцелел, потому что вам так хочется?
Тумидус сжал кулаки:
— Не злите мою харизму. У рабов, принадлежащих либурнариям, которых я упомянул, не зафиксировано отклонений от нормы. Рабы всех остальных, так или иначе, демонстрируют нам сюрпризы. Часть освободилась, часть продолжает освобождаться…
— Часть, полковник. При гибели хозяина освобождаются все. Вы держите меня за идиота?
— Когда я буду вас держать, вы об этом узнаете первым. Скажите, вам когда-нибудь доводилось летать за край Ойкумены? Туда, где водятся драконы?
— Какие еще драконы? — опешил брюнет.
— Так писали на древних картах. Если не знали, кто живет за горами или морем, писали наобум: «Здесь водятся драконы». Не увиливайте от ответа. Летали за край?
— За край летают внешники. Контрам там делать нечего. Наша работа — тут, в этой миске с супом.
Полковник взял чашку: простую, глиняную. Отвернул кран, дождался, пока из лилейного венчика потечет вода.
— Я летал, — сказал он, наполнив чашку. — Каперствовал в отставке. Еле выкрутился: на обратном пути мою галеру перехватила стая фагов. «Змеи», «кракен» и «дэв»; от 1C-13+ до полного 3D по реестру Шмеера-Полански. Нас спас Папа Лусэро. Вы боитесь крупных пауков?
Брюнет пожал плечами.
— А я боюсь. Иногда кричу во сне, когда вижу, как паук рвет «дэва» на части. Ладно, оставим лирику. Поверьте на слово: законы зависят от людей. В том числе и законы природы. Расширяя Ойкумену, присоединяя к Лиге один обитаемый мир за другим, мы не просто заставляем варваров жить по нашим правилам. Мы вынуждаем яблоки на их планетах падать вниз, и только вниз. Пока эти миры не стали полноценной частью Ойкумены, мы должны с подозрением относиться к чужим яблокам. Вдруг да рванут к небесам? Меня, тупую десантуру, учили этому — в имперской академии, на случай, если придется воевать за краем миски с супом. Вы запомнили имена?
Брюнет смотрел, как Тумидус пьет.
— Пасиенна, ваш племянник, — перечислил он, когда опустевшая чашка вернулась на место. — Тапсенна, Метелла. У меня абсолютная память. Что теперь?
Ответить Тумидусу помешал уником. Оборвав трель вызова, полковник активировал сферу — и, хмурясь, долго смотрел на текст личного сообщения, видимый только ему. Брюнет ждал. Брюнету было зябко, хотя температура воздуха в беседке не упала ни на градус.
— В Крови… — начал Тумидус и опять замолчал.
Брюнет ждал.
— Список, который я вам продиктовал…
Чувствовалось, что полковнику трудно говорить.
— Звонил Нейрам Саманган, — Тумидус кивнул на коммуникатор. — Там, где погиб «Дикарь», наблюдалось еще одно явление, сходное с…
— С чем?!
Рассудок брюнета отказывался принять очевидное. Нейрам Саманган, лидер-антис расы Вехден, связывается с Гаем Октавианом Тумидусом, расовым лишенцем Помпилии, через коммуникационную сеть — вместо того, чтобы молнией рухнуть с небес в «большом теле», усмирив в последний момент свою богатырскую мощь ради спасения Ботатаки? Как это прикажете понимать, господа хорошие?!
