— Торопитесь! — сказал Камов. — Берите свои вещи и отправимся.
— Он просит оставить его здесь. Он сказал, что не хочет возвращаться на Землю. Я его понимаю.
— Глупости!
Бейсон послушно достал небольшой чемодан. Он чувствовал тупое равнодушие ко всему, что бы с ним ни произошло. Теперь уже окончательно всё погибло. Впереди несмываемый позор.
«Надо было выстрелить еще раз, когда этот человек лежал на земле, — думал он. — Как можно было допустить, чтобы русский так ловко одурачил меня!.. Промахнуться с трех шагов… Непростительно! Камов говорит, что всё равно не полетел бы, но это одни слова. Под угрозой неизбежной смерти он запел бы по-иному…»
Личных вещей у Бейсона почти не было, и он быстро заполнил чемодан.
— Пора отправляться! — сказал Камов. Он наклонился к Пайчадзе. — Как вы себя чувствуете, Арсен Георгиевич?
— Не плохо. — Пайчадзе встал, но пошатнулся и чуть не упал на пол. Камов подхватил его. — Голова сильно кружится.
— Обнимите меня за шею, — сказал Камов. — Самое трудное — добраться до вездехода, а там я быстро доставлю вас домой. Идите вперед! — приказал он Бейсону.
Американец молча повиновался. Спрыгнув на землю, он помог Камову спустить раненого.
— Я очень сожалею, мистер Камов, — сказал он, — что предпринял это нелепое нападение. Не знаю, как это могло случиться. Я, вероятно, не в своем уме. Гибель Чарльза Хепгуда помутила мой разум.
— Это не удивительно, — ответил Камов. — К тому же вы много пили последнее время. Думаю, что суд примет это во внимание. Положите внутрь корабля ногу Хепгуда.
Он поднял Пайчадзе на руки.
— Вам тяжело, Сергей Александрович?
— Нисколько! Разве вы забыли, что мы на Марсе?
Он отнес товарища к вездеходу и удобно устроил его на заднем сидении.
Бейсон всё еще стоял у двери. Последние слова Камова поразили его, как громом. До сих пор ему казалось, что командир советского звездолета не придает большого значения всему случившемуся. Он понял, что глубоко ошибся. То, что он принял за снисхождение, было только проявлением выдержки и редкого самообладания.
Камов вернулся к Бейсону.
— Не задерживайте нас, — раздраженно сказал он. — В чем дело?
Бейсон не ответил. Он молча поднял останки своего спутника и, положив их на пол выходной камеры, запер дверь. Также молча он занял указанное ему место в машине. Камов сел рядом.
Прежде чем тронуться с места, он включил передатчик.
— Наконец-то! — раздался голос Белопольского. — Что у вас случилось, Сергей Александрович?
— Всё расскажу, когда вернемся, — сказал Камов. — А теперь слушайте внимательно. Арсен Георгиевич ранен. Приготовьте удобную постель. Когда увидите вездеход, пусть Борис Николаевич выйдет помочь мне перенести раненого. Кроме того, мы везем с собой еще одного человека. Для него приготовьте резервную каюту.
— Какого человека?.. Откуда?!
— Это член экипажа американского звездолета. Объяснять нет времени. Потерпите немного. Вездеход будет идти на полной скорости. Разговаривать на ходу не буду. Через полтора часа будем дома. Всё ясно?
— Нет, пока еще совершенно неясно, — ответил Белопольский. — Но ваши приказания будут исполнены.
— Пока до свидания! Прекращаю связь.
Выключив микрофон, Камов повернулся к Пайчадзе:
— Вам удобно, Арсен Георгиевич?
— Очень хорошо, не беспокойтесь!
— Разрешите, — неожиданно сказал Бейсон, — задержаться на одну минуту.
— Зачем?
— Мне хотелось бы вернуться на звездолет. Там есть американский флаг. Я хочу укрепить его на корабле. Пусть он развевается здесь на память о нашем посещении Марса.
— Нет! — резко ответил Камов. — Не разрешаю!
Он включил мотор.
— Я пущу вездеход с максимальной скоростью, Арсен Георгиевич. Путь нам знаком, и это не опасно. Если скорость будет доставлять вам какое-нибудь неудобство, — скажите.
— Ничего не случится, — ответил Пайчадзе. — Я чувствую себя хорошо.
Обратный путь занял меньше чем полтора часа. Везде ход шел со скоростью ста десяти километров, строго придерживаясь своего же следа, отчетливо видного на ровном плотном грунте. Мощные рессоры пассажирской кабины и мягкие кресла создавали хорошие условия для раненого; и Камов надеялся, что переезд не вызовет никаких осложнений. Рана, к счастью, была легкой. Правда, придется вынимать пулю, но это не тревожило врача. На звездолете было всё, что необходимо для любой операции.
Будь рана опаснее, пришлось бы не менее суток оставаться на американском корабле, где трудно было уложить раненого достаточно удобно. Кроме того, возникло бы еще одно неприятное осложнение. Старт звездолета с Марса состоится через три дня. Ускорение при взлете вызовет удвоенную силу тяжести, что для тяжело раненного могло быть опасно Камов хорошо знал, что если бы даже это грозило смертью Пайчадзе, он всё равно был бы вынужден вылететь, чтобы не погубить остальных членов экипажа.
До этого дня экспедиция протекала исключительно удачно. Старт с Земли, перелет к Венере, осмотр планеты, встреча с астероидом прошли на редкость хорошо. Труднейший спуск на Марс, которого он, втайне от спутников, очень боялся, также окончился вполне благополучно. Звездолет опустился как на земном ракетодроме. Казалось, что космический рейс пройдет, против ожиданий, без малейшего затруднения.
И вот встреча с американцами едва не окончилась катастрофой.
Камов испытывал горькое сожаление, что позволил Бейсону заманить себя в эту ловушку. Но кто мог ожидать, что этот выродок задумал такую безмерную подлость?
Тупость и неблагодарность американца выводили Камова из себя.
На что рассчитывал этот человек?
Если даже предположить, что его план увенчался бы успехом, то что произошло бы дальше? Советский звездолет всё равно вернулся бы на Землю. А кораблем Хепгуда можно было бы воспользоваться только в том случае, если журналист сумел бы дать все указания относительно конструкции корабля, его двигателей, их мощности, развиваемой скорости и многие другие сведения, без которых полет на космическом корабле невозможен. Знал ли американец всё это? Скорей всего, что нет. Но предположим, что он это знает. Звездолет, управляемый советским ученым, опустился бы, конечно, на территории Советского Союза. Неужели Бейсон мог допустить мысль, что он сумел бы заставить Камова лететь в Америку? Очевидно, именно на это и рассчитывал журналист. Он судил по себе…
Близкое соседство американца, занимавшего кресло, на котором так недавно сидел Пайчадзе, было физически неприятно Камову, и он с нетерпением ждал конца длинного пути.
