Вновь усмешка.
— Разумеется. Без нее теперь не получится. Но меня поражает твоя вера во всемогущего «большого патрона», Чико. Способного решить любую проблему, святого и мудрого, и непременного справедливого. Я имею в виду справедливого в твоей интерпретации, а не в общелексическом понятии, — чуть не рассмеялась она. — Ты ведь и сам понимаешь, что не прав, что во многом заблуждаешься.
— Мишель, к чему слова? — не выдержал я. — Чего хочешь добиться? Вывести меня из себя?
Она отрицательно покачала головой.
— Мне смешно, Хуан. Очень смешно. Ради тебя затеяли такой грандиозный по масштабам проект, нарушили столько мыслимых и немыслимых традиций… И все коту под хвост. Столько людей сделали ставки, и… — Она грустно вздохнула. — А на деле мы имеем то, что имеем.
— И что же мы имеем? — попытался вернуть я ее усмешку. Бесполезно — не та весовая категория.
— А имеем мы маленького мальчика, — скривилась она, — победившего когда-то своих врагов в школьном фонтане. Способного, вышедшего на неравный бой, достойного той победой всяческой похвалы… Но так и оставшегося стоять в том пресловутом фонтане.
— Это так, Хуан, — грустно вздохнула она. — От тебя ждали чего угодно — неожиданных ходов грамотного человека, интеллектуала, возможного будущего правителя. Но ты так и застрял среди горгулий в школе генерала Хуареса. Ты вновь и вновь выходишь на бой с превосходящим противником, принимая грудью огонь на себя. Это красиво, да. Ты покрасовался там перед всей школой, затем перед всей планетой, и здесь завоевал симпатии большинства девчонок, — окинула она взглядом присутствующих. — Но помнишь, чем все окончилось ТОГДА?
Ствол моего игольника вновь мелко задрожал. Да, недооценил я свою «любовницу», ой как недооценил.
— То же самое ты творишь и теперь. Опустился до уровня обычного террориста-смертника! Да еще защищая кого? Каких-то сучек, чуть не убивших тебя и твою мать!
Ты смешон, Хуан. Жалок и смешон. Я бы не смеялась, если бы ты действительно пошел на это ради чего-то стоящего. Но так… — Покачала головой.
— Да, погрозил нам. Да, в тебя нельзя стрелять, и мы этого не делаем, роняя собственный авторитет железных бескомпромиссных сеньор. Но я прикажу, и через пять минут в зале не останется ни одного человека. Что тогда? Кого ты взорвешь? Их? — кивок мне за спину. — Себя? Думаешь, нам будет жаль кого-то из вас? Они приговорены трибуналом, ты же… А зачем ты нам нужен ТАКОЙ, взрывающий себя гранатой?
Молчание.
— Заканчивай дурить, Хуан, — подвела она итог. — Все и так на взводе, не распаляй докрасна.
Затем развернулась и спокойно пошла в противоположный конец помещения, где ее ждали подруги по взводу, о чем-то напряженно переговариваясь. Наказующие, чувствуя, как резко изменились акценты, непроизвольно опустили стволы винтовок в пол. Достаточно красноречивый жест.
— Мишель! — крикнул я вслед. Обернулась. — Ты не права.
Она вновь иронично скривилась, как бы показывая, что пока еще не устала слушать бред, который я несу, но только пока. Я же почувствовал злость, которой мне не доставало изначально. Не ту злость, от которой начинаются приступы, а ту, что ощущал в себе, рассказывая девочкам историю пятивековой давности, на спор выбивая из них слезы. Ту, которая кипела во мне, когда ставил на место Камиллу, неумело тестировавшую меня за карточным столом, или когда описывал Эмме Долорес ее будущее возле фонтана. Да, она права, эта сука, но ей не раздавить меня. Просто потому, что мы в разной системе координат. И у нас совершенно разные императивы.
— Да, я смешон! — начал я, вновь ощущая, как пылают глаза. — Я смешон и жалок! — закричал я. — Оружие? Террорист? — Картинно расхохотался. — Хреновый из меня террорист! Особенно учитывая, что эта граната — тоже муляж! — Я подбросил гранату-пустышку, отличающуюся от настоящей даже по весу, и пнул, как и первую, сторону линии наказующих. Паника возникла, но не сопоставимая по масштабам с предыдущей — видимо, многие ожидали чего-то подобного.
— Да и это — отстой! Ты права! — Отщелкнул я обойму игольника, брякнувшуюся на землю, после чего деактевировал и бросил рядом сам игольник. — Только знаешь в чем ты ошибаешься? Это не фонтан.
Собрался с духом, оглядев как переговаривающихся девчонок у стен, так и внимательно оценивающих ситуацию наказующих.
— Посмотри вокруг, Мишель. Кого ты видишь? Девчонок. Человек двести, да? Ну, сто пятьдесят — точно. И все при оружии. Они стоят за твоей спиной, но они стоят ЗА МНОЙ. Это мои девчонки и мои винтовки. За тобой же не стоит никто. Разве что два десятка наказующих, живущих своей жизнью и по своим правилам, которым дальше, чем есть, идти некуда.
Ты отдашь приказ моим девчонкам, и они его выполнят. А кто не захочет добровольно — тех принудишь, как Кассандру. Но вот вопрос, какой приказ ты им можешь отдать?
Да только тот, который они могут выполнить, понимаешь?! — закричал я. — Ты не скажешь им сделать то, чего они не сделают!
Все вы, два десятка лет отдаете приказы, которые можно выполнить! И ты, и королева, и кто там у вас еще есть! За тобой стоит флот — по праву рождения и благодаря удачному замужеству, за ее величеством — народ, кстати, тоже по праву рождения. Но право рождения — пшик, перейди вы незримую черту, и от вас отвернуться! Потому, что это право ничем не подкреплено!
Королева? Да, народ любит ее. Но только за то, что без нее будет хуже. По мнению народа, конечно. Отдай она любой приказ, расходящийся с интересом народа, или хотя бы безразличный ему — никто не пойдет за нее на баррикады. Что, неправильно я говорю? Утрирую факты?
Мишель молчала. Как и остальные. Видно, такого разговора тоже никто не ждал.
— Эта поддержка есть, просто есть, как и ваш авторитет в корпусе, право отдавать рядовым ангелочкам команды. Я имею в виду всех вас, многоуважаемых сеньор членов «всемогущего» Совета. А «просто есть», Мишель, и «стоят за нами» — разные вещи!
Что вы сделали, чтобы получить их любовь? Народа, флота, ангелочков? Их уважение? Авторитет? Что вы сделали, чтобы они за вами встали? Хоть кто-нибудь встал, не важно, кто?
Пауза.
— Ничего. Потому все и говорят о «болоте» во власти. Потому и вкладывают ресурсы в будущее, в детей. И вы, своим проектом, и кланы. Потому, что никто не хочет ничего делать. Потому, что такие «сурьезные», — покривил я. — «Сурьезные» и важные.
Снова сделал паузу, восстанавливая дыхание.
— Я смешон, Мишель. Жалок и смешон. Но сейчас вы, важные и серьезные, вынуждены были уступить, ввести этот чертов мораторий. А завтра ты отдашь приказ о помиловании этих девочек, оставишь под ним свою подпись. Как и Сирена, и Железная Сеньора. И ее высочество. Я жалок, я смешон, но вы отдадите МОЙ приказ, понимаешь? И пусть я уйду, я уйду, ведя за собой всех этих девочек. Хоть мысленно, хоть гипотетически. А вы вновь и вновь, изо дня в день будете отдавать лишь те приказы, которые другие люди не смогут не выполнить.
