самом деле очень мало чем отличается от современного человека — но эти небольшие отличия, к несчастью, охватывают все части тела. Мехтар переделывал меня изнутри и снаружи, не пропуская ничего. Начал он со скелета, наращивая и укрепляя все сто восемьдесят его костей. Во время этого процесса, который длился пару десятидневок, мне было больнее всего. Мехтар, насвистывая и рассказывая мне глупые анекдоты, вскрывал кожу, мускулы и вгрызался в губчатую внутренность кости, а я сжимал челюсти и обливался потом. Резчик выкладывал стенки новой костной тканью и укреплял места присоединения сухожилий.
— Кости причиняют самую сильную боль, — говорил он, шевеля ноздрями и сверля мою берцовую кость. — Но это ненадолго.
Несколько раз моя блокировка отказывала, и Мехтар вынужден был погружать меня в бессознательное состояние. Я подозревал, что он пользуется этим, чтобы вводить в мой организм колонии нелегальных запрограммированных бактерий. Бактерии — впрочем, я так и не смог этого доказать — проникали в мои кости так глубоко, как никогда не проникли бы сверла Мехтара. Одни из них внедрялись в самый костяк, другие плели паутину коллагенов и минеральных кристаллов, делая новую кость более прочной на разрыв, чем сталь. Однажды, когда я намекнул на свой страх перед подобной технологией, Мехтар рассмеялся и сказал:
— Думай об этих бактериях как об инструментах, крошечных машинках, бесконечно малых роботах, запрограммированных на определенное биохимическое задание. Разве машины бунтуют? Разве компьютер способен сам себя программировать? Нет, нет и нет, пилот, — никакой опасности они не содержат, но я все равно не стал бы ими пользоваться, чтобы не нарушать ваших городских канонов, какими бы архаичными эти каноны ни были.
Я потрогал свеженаклеенную кожу руки — в тот день он работал над плечевым суставом — и сказал:
— Никому не хочется, чтобы его колонизировали бактерии — в особенности разумные.
— Благороднейший пилот, если бы я даже относился к тем резчикам, которые плюют на ваши дурацкие каноны, я запрограммировал бы бактерии на умирание после окончания работы — ты уж мне поверь!
Но его уверения меня как-то не успокаивали.
— А как же скопления Химена и Апрель? — спросил я.
— Эти названия мне ничего не говорят.
Я рассказал ему, что Химена была одной из планет, где мутировавшая колония пожрала всю жизнь в биосфере, превратив поверхность планеты в пурпурно-коричневый мат из чрезвычайно разумных бактерий — все это в считаные дни.
— И эсхатологи полагают, что они же всего через несколько лет заразили все Апрельское скопление. Ваши безвредные бактерии захватили десять тысяч звезд. Из всех богов галактики эсхатологи боялись Апрельского колониального разума больше всего.
— Древняя история! — фыркнул Мехтар. — В наши дни подобная беспечность невозможна. Кто бы такое допустил? Уверяю тебя еще раз — бояться нечего.
Пока я поправлялся, он работал над всеми остальными поочередно. Соли испытал костные муки вторым, за ним последовали Жюстина, Катарина и моя мать. Бардо, желавший наблюдать как можно больше результатов, шел последним.
— Я слышал жуткие вещи об этих резчиках, — сообщил он мне как-то в мастерской. — Я и так как будто достаточно крепок — не мог бы он оставить мои кости в покое? Нет? Ей-богу, хоть позвоночник бы не трогал — там столько тонюсеньких нервов. А вдруг он чихнет не в тот момент? Вильнет лазер не туда — и Бардо никогда уже не влезет на женщину. Я слышал о таких случаях. Представь себе только: мощный стержень Бардо повиснет, как лапша, — и все из-за какого-то чиха!
Чтобы помочь ему расслабиться и блокировать нервы, я помассировал тугие веерообразные мускулы в верхней части его спины, втолковывая ему, что многие люди подвергаются куда более сложному ваянию исключительно ради моды. О своих подозрениях относительно мехтаровских бактерий я умолчал.
— Ладно, допустим, что изменения не так уж велики, — признал он, когда мы вспомнили некоторых пилотов, переделывавших себя в собственных целях под тот или иной инопланетный вид. — Но дело не только в этом. Не кажется ли тебе, что наш резчик смахивает на того алалоя, которого я повалил в день, когда ты разбил Соли нос? Помнишь?
Я действительно вспомнил — и понял, где видел Мехтара раньше.
— Я уверен, что это не тот человек, — сказал я, чтобы успокоить Бардо. Я врал, но что мне оставалось?
— А вдруг ты ошибаешься? Вдруг он меня запомнил? Вот возьмет теперь да и отомстит.
Но Мехтар, похоже, его не помнил — а может, просто не держал на него зла. С Бардо дело шло даже легче, чем у всех прочих — возможно, потому, что резчик уже набил руку на нас пятерых. Но Бардо не успокоился, пока не проверил свою мужскую силу экспериментальным путем. Система, по всей видимости, функционировала нормально: он сказал, что трахнул двенадцать баб за один вечер, что было рекордом даже для него.
Работа над моим лицом началась вскоре после этого, в конце ложной зимы. Мехтар сделал мне новую челюсть с более крупными зубами. Резцы были покрыты несколькими толстыми слоями эмали, сама челюсть, массивная, выступала вперед, чтобы уравновесить усиленные челюстные мускулы. Я мог разгрызать орехи бальдо и кости без всякого труда. Этот этап работы был ювелирным, особенно когда дело коснулось глаз. Мое новое лицо, если смотреть на него в профиль, составляло более острый угол с черепом, поэтому Мехтару пришлось изваять мощные надбровные дуги для защиты уязвимых глаз. Он делал это медленно, чтобы не повредить зрительные нервы, и почти двое суток я оставался слепым. Я думал, что никогда уже не прозрею, и гадал, как это Катарина находит дорогу в надетом на голову черном мешке.
Когда резчик завершил свой кропотливый труд и я снова стал видеть, он поднес мне серебряное зеркало.
— Загляденье, а? Обрати внимание на нос — я расширил его, пока ты был незрячим и находился под наркозом. Ноздри-то, ноздри каковы! А ну-ка, пошевели ими. Раздуй, закрой и опять раздуй. Вот так. Хорошая защита против холода. — Во время этой горделивой речи Мехтар не переставая работал собственными ноздрями. — До чего у вас планета холодная — жуть.
То, что отражалось в зеркале, было не похоже на меня. Точнее, это походило на мутировавшего Мэллори Рингесса, который на две трети остался собой, а треть взял от зверя. Лицо, сильное и пропорциональное, было примитивным, но не менее выразительным, чем у всякого человека. Вот так, должно быть, выглядели мои предки со Старой Земли. Я не мог решить, красив ли теперь, безобразен или ни то ни се. Я пощупал надбровные дуги — они напоминали скальный карниз. Я
