— Ты же не куришь, деда, — сказал Генка.
— Не курю, — согласился прадед. — Ещё до войны бросил. Не германской, Отечественной. Значит, просто посижу-помечтаю, на солнышке погреюсь. Да и во дворе есть чем заняться- забор, вон, давно поправить надо, то, сё…
Женщины тоже все остались в посёлке; и рано утром мы отчалили на трёх лодках вверх по реке Хор, к Сюкпаю.
На рыбалке я был второй раз в жизни, и она сильно отличалась от той, которая случилась два года назад на Сырдарье с дедом Лёшей и дядей Юзиком.
Начать с того, что тогда рыбалка послужила прикрытием для гораздо более важного и опасного дела — добычи золота. Теперь же нам нужна была только рыба (хариус, а если очень повезёт — таймень), напоенный августом, тайгой и рекой воздух, красивейшие виды и неспешный мужской разговор. О той же рыбалке, о семьях, работе, службе, лодочных и автомобильных моторах, гравигенераторах и прочих технических новшествах, которые скоро войдут в нашу жизнь, политике — внутренней и международной — и многом другом.
Даже о творчестве Высоцкого, магнитофонные записи которого (отвратительного качества) имелись у дяди Гены и Вити дома.
— Ничего, — сказал я, когда зашла об этом речь. — Пришлю вам хорошие, чистые. Хотите?
Разговор случился вечером, когда мы доплыли до места, разбили палатку, и я поймал несколько своих первых хариусов.
Знаете ли вы, как ловить дальневосточного хариуса? Нет, Серёжа Ермолов не знал этого. А уж Кемрар Гели — тем более. Но дядья научили.
Берётся удилище, которое вырезается прямо на месте из ровной длинной ветви ивы или орешника (кору с ветви нужно снять).
К нему привязывается длинная леска с крючком.
Ни поплавка, ни грузила. Только «мушка» которая вяжется на крючке из ниток и пряди собственных волос (в данном конкретном случае — русых Витькиных).
Заходишь в болотных сапогах на перекат и забрасываешь «мушку» по течению. Потом просто держишь. «Мушка» прыгает по волнам на перекате. Хариус её видит и хватает.
Тут его нужно подсечь и подтянуть к себе.
Другой рукой вытаскиваешь из воды, отцепляешь крючок с «мушкой», суешь рыбину в сапог и снова забрасываешь снасть.
Увлекательное и захватывающее занятие.
А уж уха из хариуса — чистое объеденье! Ешь и нахваливаешь, ешь и нахваливаешь, остановиться не можешь.
За ухой взрослые пили водку, и даже мои охранники позволили себе по сто грамм. Я не стал — незачем, и так хорошо.
— Конечно, хотим, — сказали дядья, когда я сказал им про чистые записи Высоцкого. — Можешь достать?
— Ага, — сказал я. — У меня записи прямо от него, оригиналы, можно сказать. — Попрошу переписать чисто, есть люди.
— Обалдеть, — сказал Витька. — Ты знаешь Высоцкого? Лично?
— Знакомы немного.
Рассказывать об обстоятельствах нашего знакомства не стал, а дядья из деликатности не настаивали. Однако по глазам я видел, что их уважение к племяннику, и так не маленькое, выросло просто до небес.
Вечерело. Налетели облака гнуса, и жизнь сразу утратила значительную часть своих радужных красок.
— Вот он, зараза, никакого спасения, — вздохнул Витька и полез в рюкзак за мазью.
Мне мазь была не нужна, — при встрече с комарами или, как сейчас, с гнусом, я слегка менял биохимическую настройку своего организма, и мелкие кровососы не подлетали ко мне ближе, чем на полметра. Однако тоже намазался, дабы не возникали лишние вопросы.
После ухи неожиданно захотелось в туалет. Не мудрено. Надо было ограничиться одной миской, а я съел две.
Газеты в Советском Союзе использовались разнообразно: в них заворачивали еду, посуду, книги и всё, что угодно при необходимости.
С их помощью разжигали костры.
Они служили в качестве туалетной бумаги, скатерти и даже теплоизоляционного материала (обложи тело газетами, натяни сверху одежду и не замёрзнешь ночью в палатке).
Из газет делали головные уборы, защищающие волосы от извёстки, краски и пыли при строительных работах, и «козьи ножки», когда не было сигарет или папирос, а табак, наоборот, имелся.
Кульки для семечек и мухобойки.
Всего и не перечислить.
Ещё их читали, но это уже другая история.
Так что я оторвал хороший кусок газеты и поднялся.
— Отойду подальше, надо, — сообщил.
Мужчины понимающе кивнули. Борис и Антон, было, поднялись вслед за мной, но я их остановил:
— Сидите, ещё не хватало, чтобы меня при этом деле в тайге охраняли.
— Мазь от гнуса возьми, — посоветовал дядя Рюрик. — Задницу намазать.
— И всё остальное, — добавил дядя Гена.
— Ничего, я быстро.
— Ну-ну, — сказал Витька — единственный из дядьёв, к которому в силу его молодости я обращался прямо по имени, без добавления «дядя». — Если что, мы предупреждали.
Папа ничего не сказал и только усмехнулся. Он знал, что комары меня не едят, но, видя, что я помалкиваю, тоже не стал распространяться на эту тему.
Было ещё достаточно светло, солнце заходило и всё никак не могло зайти, — его огненный шар висел на западе прямо над рекой, окрашивая воду в цвет расплавленного металла.
Я отошёл подальше, за кусты и деревья, нашёл небольшую удобную полянку, снял штаны и присел.
Там протекал хороший полноводный ручей, метрах в пятнадцати от меня, впадал в Хор, журчал громко и мирно.
Поэтому я и не услышал.
Да нет, не поэтому. Просто расслабился.
А тигры умеют подкрадываться бесшумно.
Хотя, не думаю, что этот трёхметровый полосатый оранжево-белый красавец хотел ко мне подкрасться. Вероятно, он шёл к ручью напиться. А тут — нате вам! — человек на корточках и со спущенными штанами. Прямо скажем, — встреча, неожиданная для обеих сторон.
Расстояние между нами — один его прыжок. А мне ещё нужно встать и натянуть штаны. Да и куда бежать, пусть даже в орно, если за спиной, совсем рядом, мои дядья, папа и охрана? С подветренной стороны, поэтому тигр пока их не чует, но это пока.
Понятия не имею, как он ведёт себя в подобной ситуации.
Нападёт или нет?
У охраны два «макарова» — пукалки для этого зверя, не остановят.
У Рюрика в лодке есть ружьё, но пока достанет…
Я вошёл в орно и посмотрел тигру прямо в его жёлтые глаза.
Тихо, тихо… Я — не еда, а человек, меня лучше не трогать, потому что человек опасен…
Тигр едва слышно зарычал, обнажая острейшие белые клыки величиной с палец.
Неправильный подход. Попробуем иначе.
Мы с тобой почти одинаковые. Только я на двух ногах и не полосатый. Я тоже хочу пить, но уступаю очередь тебе. Пей и уходи. Потом я попью и тоже уйду.
Верхняя губа тигра снова поползла вверх, глаза сузились. Хвост нервно дёрнулся влево-вправо.
Снова не так.
Ладно.
Я сосредоточился и вошёл в сознание зверя, представил себе, что я — это он. Вот я стою на четырёх лапах и смотрю на себя, сидящего, на корточках со спущенными штанами. Воняет от меня, между прочим, абсолютно неаппетитно.
Вот я разворачиваюсь, иду к ручью.
Не торопясь, иду к ручью. Вот так.
Лакаю чистую холодную воду.
Отлично.
Теперь ухожу точно так же, как пришёл, мне больше нечего здесь делать…
Малая часть меня (так я это ощущал) покинула сознание зверя и вернулась к себе. Не выходя из орно, прислушался. Тигр уходил всё дальше, — гигантские лопухи, дудник амурский, зверобой и прочие дремучие дальневосточные травы смыкались за ним, словно воды озера за лодкой.
Всё, исчез.
Я вышел из орно, использовал газету по её назначению, надел штаны и вернулся к костру.
Солнце, наконец, зашло. Скоро окончательно стемнеет, мы попробуем поймать тайменя и можно укладываться спать. Завтра с утра ещё хариуса половить и можно плыть домой.
Тайменя взять не удалось. Не пришёл. Может, и к лучшему — уж очень красивая и большая рыба, в рост человека, я видел фото. Как-то жалко такую убивать, мы же не голодные, в конце концов. С другой стороны, интересный был бы опыт. Наверное.
Про встречу с тигром я рассказывать не стал. Незачем. Даже прадеду не рассказал, хотя ему почему-то хотелось рассказать больше всего. Но вместо этого за день до нашего отъезда в Москву я спросил:
