Тетрадь вторая. Львиная пасть
Залив Львиная Пасть вдается в северо-западный берег острова Итуруп между полуостровом Клык и полуостровом Челюсть. Входные мысы залива высокие, скалистые, окаймлены надводными и подводными скалами. На 3 кбт от мыса Кабара простирается частично осыхающий риф. В залив ведут два входа, разделенные островком Камень‑Лев. В юго-западном входе, пролегающем между мысом Клык и островком Камень-Лев, опасностей не обнаружено, глубины в его средней части колеблются от 46,5 до 100 м. Северо-восточный вход, пролегающий между островком Камень-Лев и мысом Кабара, загроможден скалами, и пользоваться им не рекомендуется.
Лоция Охотского моряКарты. Желание точности. Русалка – как перст судьбы. Простачок из Бубенчиково. «Свободу узникам Гименея!» Вниз не вверх, сердце не выскочит. Дорога, по которой никто не ходит. Большая пруха. «К пяти вернемся». Плывущее одиноко бревно. Незаконная гречка. «Полундра!»
В свободное время я расстилал на столе истершиеся на сгибах рабочие топографические карты (с обрезанными легендами), по углам придавливал кусками базальта и подолгу сравнивал линии берегов с тем, что запомнил во время долгих маршрутов.
Мыс Рока.
На карте всего лишь крошечный язычок.
А в памяти белые пемзовые обрывы и темный бесконечный ливень, державший нас в палатке почти неделю. Ливень не прекращался ни на секунду, он шел днем и ночью. Плавник на берегу пропитался влагой, Серп Иванович не выдерживал, таскал с берега куски выброшенного морем рубероида; на вонючих обрывках этого горючего материала мы кипятили чай.
Мыс Рикорда.
На карте всего лишь штрихи.
А в памяти двугорбый вулкан Берутарубе, а еще – деревянный полузатопленный кавасаки, на палубе которого мы провели душную ночь. Палуба наклонена к океану, спальные мешки сползали к невысокому бортику, зато обдувало ветерком, к тому же дерево никогда не бывает мертвым.
Всматриваясь в карты, я прослеживал взглядом долгую цепочку Курил, и передо мною в голубоватой дымке опять и опять вставал безупречный пик Алаида, проплывали вершины Онекотана, а дальше – Харимкотан, похожий на древний, давно разрушенный город, Чиринкотан – перевернутая воронка, перерезанная слоем тумана, базальтовые столбы архипелага Ширинки. Когти скал, пенящиеся от волн, длинные ивицы наката, лавовые мысы – человек на островах часто остается один, но никогда – в одиночестве. Плавник касатки, режущий воду, мертвенный дрейф медуз, желтая пыльца бамбуковых рощ – все это часть твоей жизни. Ты дышишь в унисон острову, ты дышишь в унисон океану, ты знаешь – это именно твое дыхание гонит океанскую волну от южных Курил до ледяных берегов Крысьего архипелага.
Нигде так не тянет к точности, как в океане.
Краем уха я прислушивался к перепалке Агафона и Сказкина.
Что там отвечал датский принц на дурацкие вопросы? Слова, слова, слова.
А Серп Иванович, видите ли, разглядел в океане рыбу! И не просто рыбу, а большую.
«Выключи! – раздраженно пинал он икающую «Селгу». – Я тебе говорю, видел!»
«Видел, но не рыбу, мой Серп, – терпеливо возражал Агафон. – Ты, мой Серп, страдаешь видениями».
Видения… Какое хорошее слово…
Передо мной вставали голые обрубистые берега, отсвечивали диабазом и базальтами, я вновь и вновь видел темную дождевую тень над белыми пемзовыми песками, столовые горы, плоские, как перевернутые ведра, нежные ирисы на плече вулкана Чирип…
«Пить надо меньше!» – увещевал Агафон.
«Что тут пить можно?» – взрывался Сказкин.
Усилием воли я изгонял из сознания мешающие мне голоса, но Сказкин и Агафон были упорны.
«Все это видения, мой Серп…»
«Я на балкере „Азов“ семнадцать стран посетил…»
«Вот я и говорю, видения…»
«Я с греками пил. С малайцами, с сумчатыми…»
«Все это видения, мой Серп. Только видения…»
Конечно, и Сказкин и Агафон немного преувеличивали, но с океаном, точнее с его типичными представителями, юный Серп действительно столкнулся рано. Из деревни Бубенчиково юношу Сказкина, только что изгнанного из школы, вместе с другими призывниками доставили однажды прямо в райцентр. И там, на площади, он увидел гигантский купол.
ЦИРК.
РУСАЛКИ.
Это было как перст судьбы.
С младенческих лет подогреваемый романтическими рассказами деда Евсея, который в свое время, чуть ли не сразу после Цусимы, был начисто списан с флота за профнепригодность, юный Сказкин грезил о море. Настоящее море, считал юный Сказкин, наслушавшись деда Евсея, окружено дикими камышами, как Нюшкины болота. В настоящем море, считал юный Сказкин, живут не кряквы и кулички, а несказанные в своей жестокости существа, как то: морские русалки, морские змеи, драконы, четырехногие киты и настоящие восьминоги.
Увидев знакомое слово РУСАЛКИ, Сказкин, не задумываясь, купил билет.
И увидел арену. А на арене стоял гигантский стеклянный аквариум. А в стеклянном аквариуме резвились в веселом морском танце русалки, совсем с виду как бубенчиковские девки, только голые и с хвостами вместо ног и с яркими ленточками на груди вместо лифчиков.
Последнее юного Сказкина смутило, он поднял взгляд горé.
Наверху тоже были небезынтересно. Там под купол уезжал в железной нелепой клетке, прутья которой были густо обмотаны паклей, вымоченной в бензине, клоун в дурацких, коротких, как у юного Сказкина, штанах. И конечно, этот умник там наверху извлекал из кармана огромный расшитый кисет, большой кремень и такое же большое огниво. Как ни был юн и наивен Сказкин, но он уже бывал в мехмастерских и прекрасно знал свойства горючих веществ. Опасаясь за безопасность клоуна, он тайком глянул на соседа – дородного седого мужчину в светлом коверкотовом костюме. Сосед взгляд Сказкина перехватил и даже полуобнял за плечи: не тушуйся, дескать, сморчок! Ты глуп, и клоун – дурак, но дело свое он знает!
В этот момент клетка вспыхнула и дурак-умник клоун с отчаянным криком бросился к железной дверце. Дородный сосед Сказкина зашелся от смеха:
«Это он к русалкам хочет!»
Юный Сказкин тоже засмеялся, но нерешительно.
Юному Сказкину было страшно. Он отчетливо видел, что дверцу горящей клетки по-настоящему заело и клоун хочет не столько к русалкам, сколько из клетки. Но в зале громко смеялись, и юный Сказкин стал смеяться, не хотел прослыть этаким, знаете ли, простачком из Бубенчиково.
Утверждая себя, юный Сказкин продолжал смеяться даже тогда, когда зрители вдруг замолкли. Похоже, заело не только дверцу клетки, но и трос, на котором его поднимали. Теперь смех юного Сказкина звучал в зале несколько неуместно, и дородный сосед закрыл ему рот рукой. Тем временем счастливо оказавшийся на сцене пожарник с набегу ударил топором по тросу. Объятая огнем металлическая клетка рухнула в аквариум и всех русалок выплеснуло в зал. Одна упала совсем рядом и юный Сказкин успел разглядеть, что хвост у нее пристегнут.
